Дикая весна
Шрифт:
Похоже, он ее когда-то любил.
Это было до того, как Даниэль повстречал ту женщину, с которой он теперь. Малин пришла бы в ярость, если б узнала об этом.
«Хотя плевать мне на твое мнение, Малин Форс. У тебя был шанс».
Однако его волнует, как она себя чувствует. Произошло ли нечто новое в ее жизни? Он ничего не знает, ничего о ней в последнее время не слышал. Но ведь так обычно и бывает с любимыми, с которыми ничего не получилось?
И еще этот Карим Акбар… Какая шишка на ровном
– А женщинам вообще разрешается сюда входить?
Малин и Зак стоят в гаснущем вечернем свете перед заводским корпусом в Экхольмене, где располагается мечеть мусульманского прихода Линчёпинга. Здание расположено у подножия поросшего лесом холма, оно словно вдавлено в тишину и бессмысленную темноту. Краска на кирпичных стенах, когда-то выкрашенных в белый цвет, местами облупилась, ряды маленьких окошек под самой крышей, крытой ржавыми железными листами, и ворота из еще более ржавого железа.
«Здание, наводящее тоску», – думает Малин и смотрит на холм, весь покрытый подснежниками и первоцветами. Кажется, природа преисполнена похотью. В воздухе разливается сладковатый аромат, похожий на запах двух тел после любовного акта. Слегка пьянящий, словно самое лучшее уже произошло. Вокруг мечети – несколько совершенно неуместных каштанов; их остроконечные цветки кажутся Малин белыми эрегированными членами.
Этой весной ее снова охватила тоска по сексу. Отдаться целиком мощному, суровому акту, где не задается никаких вопросов – ни до, ни после.
Она знает, что ей необходимо снять стресс. Но с кем?
«Или мне нужно нечто другое? Любовь? Словно она может прийти ко мне…» Малин чувствует, как все в животе сжимается, как будто черные железные когти впиваются в сердце. Ее одиночество кроется не в том, что ниже пояса; ей нужны теплые объятия, в которых можно спрятаться, уши, готовые слушать то, что она хочет сказать, мозг и сердце, которые отвечают ей, хотят ей добра, любят ее за то, какая она есть.
«Мне не хватает того, кого можно любить. Но признаться в этом даже самой себе слишком страшно».
«Сосредоточиться», – думает Малин. Сосредоточиться на работе, на их визите в мечеть.
– Сегодня всем полицейским разрешено входить всюду, куда они захотят, – отвечает Зак. – Даже женщинам-полицейским.
– Думаешь, он здесь?
Мухаммед аль-Кабари.
Лицо, известное из газеты «Корреспондентен» и из программ местного телевидения. СМИ представляют его как демагога с бородой, отказывающегося выразить четкую позицию по поводу терактов одиннадцатого сентября в Нью-Йорке и взрывов в поездах в Мадриде.
Однако он четко высказался против всякого насилия, вспоминает вдруг Малин, и внезапно ей
Зак пытается открыть ворота, но они заперты. Под небольшим окошечком виднеется старообразный черно-белый звонок.
Малин нажимает на кнопку, никакого звука не слышно, но уже через две минуты им улыбается поросшее бородой лицо Мухаммеда аль-Кабари.
Ему около пятидесяти. Острый нос подчеркивает глубину умных карих глаз.
– Я ждал вас, – любезно произносит он на безупречном шведском. – Входите!
Малин вопросительно смотрит на него, и он догадывается, о чем она.
– Женщины всегда могут зайти сюда, – говорит он. – Как и мужчины. С покрытой головой или нет.
Мухаммед аль-Кабари плавно движется в своей длинной белой рубахе.
Мечеть состоит из единственного большого помещения с белыми стенами, после небольшого предбанника с вешалкой и маленькой дверцей, за которой, скорее всего, скрывается туалет и комната для омовения. На полу – восточные ковры, плотные и мягкие.
– Снимите обувь!
Аль-Кабари отдал им это указание отеческим голосом, не оставляющим места для возражений.
Помещение оказывается куда больше, чем кажется снаружи, потолок высокий, однако Малин чувствует себя взаперти. Аль-Кабари садится на ковер в уголке и скрещивает ноги по-турецки. Угол освещен падающим солнечным светом.
– Садитесь.
Малин и Зак тоже садятся на ковер, и аль-Кабари смотрит на них, выжидая, когда они возьмут слово.
– Мы пришли сюда в связи со взрывом на Большой площади, произошедшим сегодня утром, – произносит Малин. – Я исхожу из того, что вам известно о случившемся.
Аль-Кабари вздыхает, разводит руками.
– Это ужасно.
– Погибли две девочки, – говорит Зак.
– Я понимаю, почему вы пришли, – говорит аль-Кабари, и Малин вдруг слышит свой голос, бормочущий извинения, хотя она никогда не просит прощения в ходе следствия – ни по какому поводу.
– Наш начальник отправил нас побеседовать с вами. Вы же понимаете – бомбы и мусульмане. Для большинства в нашем обществе это взаимосвязано. Я прошу прощения, если вы чувствуете себя неоправданно задетым.
Аль-Кабари смотрит на них с сочувствием, расправляет на коленях полы длинной рубахи.
– Ваш начальник – крещеный курд? – спрашивает он.
– Да, это так, – кивает Зак.
Аль-Кабари качает головой.
– Как много противоречий! – произносит он. – Я тружусь ради понимания и толерантности. Чтобы наша община вошла в общество. Но это совсем не просто. Когда я осудил взрывы в Мадриде, даже в «Корреспондентен» об этом не написали. Похоже, такое мое поведение не вписывалось в их картину мира.