Дикий, дикий запад
Шрифт:
А видения обретают плоть.
И цвет.
Плачет обнаженная девица с волосами столь длинными, что они растекаются по камням. И от заунывного плача её у меня, кажется, кровь из ушей пойти готова. Нервный высокий звук.
Манящий.
– Стой, - повод моей лошади перехватывают. – Нельзя. Это просто морок.
– Не просто, - Эдди бледен. – Они живут.
– Они мертвы.
– И все же живут. В этом месте. Если ступим, то… - он не договаривает, поскольку плач сменяется вдруг смехом, и на площади показываются
– Их игры были жестоки, - с другой стороны появляется сиу. И она теснит меня от площади. – Кхемет нравился вкус смерти. И вкус крови.
Крови становится больше.
Она сочится из камней, а сами они говорят. И говорят, говорят, я не способна не слышать их голоса. И в какой-то момент они будто переполняют меня. Я затыкаю уши ладонями, но крики пробиваются сквозь них.
– Тише, - мне не позволяют упасть. И ловят. И тянут к себе. Прижимают. – Этого уже нет. Оно было и давно, но уже – нет.
– Нет, - повторяю я, стараясь верить в собственные слова.
– Он просто заманивает.
– Город?
– Город, - соглашается Чарли. – Не слушай его.
– А кого слушать?
Если говорить, то становится легче.
– Меня?
Я согласна.
– Тогда говори.
Мимо проплывают стены домов. Они уродливы, снизу выпирают камни, выше стены становятся глаже, но все одно похоже, будто дома эти обтянули шкурой неведомого зверя.
– Расскажи… там, на Востоке, действительно все иначе?
Мне бы, конечно, вернуться в седло. И потому как неприлично вот так с мужчиной ехать, да и лошадь тоже поберечь надобно. Но я сижу. Гляжу на обгоревшую, покрытую коростой пыли, шею, не рискуя поднять взгляд выше.
– Многое, но не все. Люди везде одинаковые.
– Скажешь тоже. Там у вас, небось, только леди.
– Всяких хватает, - не стал спорить Чарли. – Но таких как ты точно нет.
Интересно, мне обидится или порадоваться?
– Там женщины… не знаю. Никто-то из них не смог бы и половины того, чего можешь ты.
Лестно.
Эдди говорит, что мужчин слушать не след, что, своего добиваясь, они чего угодно насочинают. И этот наверняка врет.
– Моя матушка умеет стрелять. В тире и из дамского пистоля. И верхом ездить умеет, как почти все воспитанные девицы, но только в дамском седле.
Видела я эту штуковину. Один клиент все пытался с Эдди расплатиться, утверждая, что без дамского седла жить неприлично. Эдди даже поверил. Но я, только глянув, сказала, что скорее сама застрелюсь, чем взопрусь на эту хрень.
А матушке оно по нраву пришлось.
– Никто бы не решился отправиться в степь… и уж тем более
Зря он про город сказал. Тот, словно дождавшись удобного случая, ответил утробным рыком, от которого лошади шарахнулись, да и у меня поджилки задрожали.
– Тише, - Чарльз напрягся. И я потянулась к револьверам.
На всякий случай.
Прошлое, будущее – хрен его разберет, но главное, что с револьвером это вот все как-то спокойнее преживается, что ли.
В спину стеганул ветер, будто поторапливая.
Свистнул Эдди, и пакостливый жеребец его прибавил шагу. Ну и прочие за ним, не без того. Мы шли. И шли. И… площадь полнилась звуками. Вот будто бы толпа собралась поглазеть… на что? На столбы, над которыми вздымалось зеленое пламя. И там, в нем, корчились…
Рот мой наполнился слюной.
– Еще расскажи, - я ткнула Чарльза в бок, отвлекая от жуткого и одновременно завораживающего зрелища: теперь на помосте умирал орк. Огромный. Свирепый. Сплошь покрытый кровью, но не готовый сдаться.
Он, посаженный на цепь, махал дубиной, отбиваясь от мелких зубастых тварей…
Чарли вздрогнул.
– Расскажи, - я рукой развернула его лицо и уставилась в глаза. Лошади идут, им, верно, то ли не видно происходящее на площади, то ли не понятно в силу далекости лошадиного ума от человеческого. Главное, что идут.
Чарли же хмурится.
И лицо его искажает гримаса отвращения.
– Ты?
– Я, - отвечаю и присовокупляю к словам пощечину. Нет, матушка говорила, что бить людей нехорошо, но иногда нужно. Пощечина получается хлесткой, а главное, доходчивой. И Чарли трясет головой.
Снова хмурится.
И узнает-таки меня.
– Милли?
– Она самая. Что, заморочило?
– Немного, - Чарли трогает губы. Да целые они. Я же ж свою силу знаю. – Спасибо.
– Обращайся, - хмыкнула. – Но оно и вправду лучше говорить. Стало быть, там, на Востоке, надо ездить только в дамском седле?
– На самом деле матушка утверждает, что оно скорее выглядит страшно. А на самом деле удобное. Но я не пробовал. Думаю, ты справишься.
Справлюсь. Куда мне деваться. Только как-то желания справляться особого нет.
– А так, по-нормальному если, то совсем не ездят? – уточнила я на всякий случай.
– Только мужчины. Сама посуди, даже в амазонке сидеть в мужском седле будет неудобно.
А то. Это я знаю. Пробовала. Ну, матушка, когда меня еще не отчаялась воспитывать, амазонку эту самую сшила. Я и примерила. И попробовала в ней поездить. Так едва шею себе не свернула. Ага.
– И штанов там не носят? – уточнила я.
На площади смеялись, кричали, улюлюкали. И все это сопровождалось острым едким запахом крови и дыма. Сквозь вопли толпы порой пробивались иные голоса, исполненные боли. И потому спрашивала я чуть громче, чем стоило бы.