Дикий, дикий запад
Шрифт:
Туман, которому надоела игра, растекся белой жижей. И в ней вязли ноги лошадей. Те шли, ступая осторожно, казалось бы, даже с брезгливостью, которую приходилось преодолевать. Но шли. И шагу прибавили весьма охотно.
Наконец, удалось свернуть от площади.
– Сейчас будет дворец Солнцеподобного, - вновь же шепотом сказала сиу. И туман тотчас откликнулся на голос, потянулся выше, словно желая добраться до тех, кто думал, что им под силу пройти по проклятому городу.
Стало…
Совсем неуютно.
–
Дворец выплывал из тумана, его укутавшего, белоснежною мраморной горой. Он был огромен и великолепен. Пожалуй, в жизни своей Чарльз не видел ничего-то более великолепного. И туман, словно решив похвастать этаким чудом, а может, впечатлить незваных гостей, поспешно, резко одернул полог.
И солнце плеснуло полуденным светом.
Полдень?
Уже полдень?
Чарльз прищурился. Солнце и вправду стояло высоко. И свет его пронизывал мраморные стены, вдыхая в них некое подобие жизни.
Башни.
Башенки.
Крохотные, словно игрушечные. Хрупкие галереи. Колонны, словно из сахара слепленные, увитые каменными цветами. Стрельчатые окна, в которых сохранились витражи. И они-то, сложные, завораживали.
Вот человек стоит, раскинув руки, и солнечный свет окутывает его с головы до ног. Он кажется пылающим, а на ладонях его лежат новорожденные светила. И другие люди преклоняют колени.
Правильно.
Никто и никогда не устоит перед силой Солнцеподобного.
Откуда эта мысль?
Чужая.
Неправильная.
– Если будем обходить и его, не успеем выбраться, - Эдди смотрит на дворец с той обреченностью, которая не оставляет сомнений. – Милли, может, ты назад? Вы ведь поможете…
– Назад пути нет, - сиу смотрит на лестницу.
И Чарльз тоже.
Белоснежные ступени слабо сияют, это сияние почти незаметно, но Чарльз видит. Как видит и тончайшую резьбу, что покрывает балюстраду.
– Спешиваемся, - Эдди принимает решение, хотя оно ему категорически не нравится. – Идем быстро. Не отвлекаемся. Чарли, Милли, ничего не брать! Даже не трогать! Держите руки при себе. Не можете – лучше сейчас отрежьте.
Вот можно подумать, Чарльз идиот. Он понимает, что место это…
…с витража взирает женщина столь прекрасная, что Чарльз на мгновенье забывает обо всем. Он стоит и смотрит, изо всех сил пытаясь запомнить каждую черту её лица.
Тычок в бок приводит в себя. И первое, что Чарльз ощущает: ярость. Да как посмели они помешать…
– Не поддавайся, - Милли смотрит серьезно. – Иди. А то и вправду, не приведите Боги, ночевать придется.
Эта мысль почему-то вызвала дикий восторг. Но Чарльз с ним справился.
Стоило ступить на лестницу,
А Чарльз – другое дело.
Он хорош собой. И умен. Он достоин служить госпоже.
Проклятье!
Нет, Чарльз уже не мальчишка, который позволит задурить себе голову, тем более существу, которого больше нет.
Или есть?
Лестница кажется бесконечной. Лошади ступают по ней осторожно. Жеребец Чарльза прядет ушами. Тоже слышит звон? Он почти стих, и это обстоятельство заставляет мучительно прислушиваться. Чарльз не готов расстаться с музыкой.
– Ковыляет по курганам колымага за конем… - раздалось вдруг оглушительное, напрочь перебивающее волшебный звон.
– Это я и Себастьяно ящик золота везем…
Хриплый голос Эдди заполнил, казалось, все пространство.
– Заткнись! – рявкнул Чарльз, но Эдди лишь громче завел:
– Заунывно ветер свищет, в трубке тлеет огонек…
– Веселей держись, дружище, путь неблизок, кров далек... – подхватила Милли, и её голос, неожиданно сильный, вызывал едва ли не отвращение. – Чарли, давай. А то ведь заморочат.
Кто?
Его не заморочить.
Он Чарльз Диксон, третий граф… он пришел сюда по собственной воле, чтобы предложить службу той, которая единственно достойна его любви и преданности. Сердце болезненно сжалось. А в голове забилась мыслишка, что если он, Чарльз, хочет остаться, то ему будут рады.
Только ему.
Надо сперва избавиться от этих невежд, которые потащили лошадей в храм.
А место это было сродни храму.
Лестница сменилась длинной галереей, сложенной из того же белого камня.
– Ковыляют по курганам двое путников пешком… - продолжал завывать Эдди.
И хриплый голос его перебивал такие правильные, такие нужные мысли.
– Это я и Себастьяно ящик золота несем… - Милли вовсе в ноты не попадала.
Да уж, в гостиных она будет редким зверем, на такого все соберуться поглазеть. И мысль эта доставила несказанное удовольствие. Правда, Чарльз отряхнулся.
Что с ним творится?
Это место…
На стенах люди или те, кто лишь казался таковыми, возвышались над прочими. Они были прекрасны, как боги. Они были богами, которым поклонялись все остальные народы. Пусть и не всегда доброй волей.
Поначалу.
Все пытаются противиться поначалу. Но потом неизменно осознают глубину своего заблуждения и, проникшись любовью, ибо невозможно не любить богов, служат дальше столь верно и ревностно, что просто грех этим не воспользоваться.
Чужие мысли, что змеи, заползали в головы.