Динамика слизи. Зарождение, мутация и ползучесть жизни
Шрифт:
В повести «Сомнамбулические поиски неведомого Кадата» Лавкрафт описывает Азатота, внешнего бога вроде Ньярлатхотепа, как «несказанный ужас, который невыразимо бормотал что-то из-за пределов стройного космоса» и «последний бесформенный кошмар в средоточии хаоса, который богомерзко клубится и бурлит в самом центре бесконечности», «кто жадно жует в непостижимых, тёмных покоях вне времени» [114] . Имя Азатот может иметь несколько источников, но самый поразительный — алхимический термит «азот», который является одновременно когезивным агентом и кислотой [115] , отсылая к порождающему и разлагающемуся состоянию слизи в работах Лиготти, а также к отвратительному венерианскому тестотелу Вейнбаума.
114
Lovecraft, H. P. (2008), “The Dream Quest of Unknown Kadath” in H. P. Lovecraft The Fiction Complete and Unabridged (New York: Barnes & Noble), p. 410. (Рус.
115
В алхимии азот понимается как таинственная универсальная жизненная сила, соотносимая как с расщеплением и разложением, необходимо сопутствующими жизни, так и с когезивными (от лат. cohaesus — связанный, сцепленный), или связующими, силами, которые способствуют возникновению и сохранению идентичности какой-либо сущности.
Свое собственное «нисхождение в грибное» Лавкрафт осуществляет в «Грибках с Юггота» — собрании сонетов, описывающих реальность космического ужаса, где двадцать первый сонет называется Ньярлатхотеп, а двадцать второй — Азатот. В этих сонетах Лавкрафт, удерживая в фокусе внимания бесформенных созданий, кажется, движется между «ужасом истоков» Лиготти, укорененном в самой древности, и «монструозностью», или чудовищностью, Ходжсона, эксплицирующей чуждость как таковую. Использование Лавкрафтом грибного может быть рассмотрено как попытка атаки на органы чувств различными способами, — атаки, прибегающей либо к изначальному отвращению жизни, бытия организмом (что делает Лиготти), либо к живописанию жуткой пластичности грибного и вегетативного, неизбежной ползучести жизни, но не как таковой, что всегда выживает, но таковой, что всегда умирает и всегда готова быть поглощенной. Мишель Уэльбек, чью связь с Лавкрафтом мы рассмотрим чуть позже, указывает на это в своей работе «Г. Ф. Лавкрафт: Против человечества, против прогресса», выделяя по сути отвратительную природу лавкрафтовской реальности [116] .
116
Houellebecq, Michel (2005), H. P. Lovecraft: Against the World, Against Life (McSweeney's, Believer Books), p. 67. (Рус. пер.: Уэльбек M. Г. Ф. Лавкрафт: Против человечества, против прогресса. Екб.: У-Фактория, 2006. С. 70.)
Вот отрывок из четвертого сонета «Грибков с Юггота»:
Вновь день пришел, когда я увидал, Как в детстве раз, низину о дубах, Где формы задыхаются в клубах Тумана, где безумье правит бал. Алтарь как прежде в травах утопал [117] .И из четырнадцатого:
Поэт безумный узнает в сей час, Растут на Югготе что за грибки, Как пахнут Найтона миров цветки, Что не найти в скупых садах у нас. Но ветры те за принесенный сон Десяток наших грез берут в полон! [118] .117
Lovecraft, H. P. “The Fungi from Yoggoth”, URL:(Рус. пер.: Лавкрафт Г. Ф. Осознание / Пер. с англ. Д. Попова. URL:
118
Ibid. (Рус. пер.: Лавкрафт Г. Ф. Звездные ветры / Пер. с англ. Д. Попова. URL:
Лавкрафт играет с этими темами и в «Сомнамбулическом поиске неведомого Кадата»: «На потаенных тропинках этой непроходимой чащи, где низкие толстостволые дубы сплетают протянутые друг к другу ветви, и диковинные грибы на их стволах испускают таинственное сияние» [119] . Зловоние гриба приводит к его неестественной радужности, отчасти освещая дорогу нисхождения в ужасное.
Сделаем шаг в болото. В цикле о Тсатхоггуа соотечественника Лавкрафта Кларка Эштона Смита, как и в собственно лавкрафтовском рассказе «Шепчущий во тьме», повествуется о грязебоге Тсатхоггуа. Тсатхоггуа — это аморфное жабоподобное существо, а его прислужники — черные бесформенные отродья, населяющие гниющее вместилище слизи. Запах гнили, маскирующийся или заключенный внутри мироздания, заново утверждает наше отвращение к новой жизни, когда та лишается человеческой оболочки. Тсатхоггуа собирается низвергнуть нас в выгребную яму эволюции без всякого прикрытия телеологии или предустановленного совершенствования. Сошлемся на «Рассказ Сатампры Зейроса» Кларка Эштона Смита:
119
Lovecraft, H. P. “The Dream Quest of Unknown Kadath”, p. 411. (Pyc. пер.: Лавкрафт Г. Ф. Сомнамбулический поиск неведомого Кадата. С. 530.)
...хотя зловоние и было запредельно, тем не менее то был не запах гниения, но скорее — вонь некой мерзкой, нечистой болотной твари.
120
Smith, Clark Ashton, “The Tale of Samptra Zeiros”, URL: http://www.eldritchdark.com/writings/short-stories/208/the-tale-of-satampra-zeiros.
В распространенной в Средние века теории миазмов причиной болезни считался загрязненный воздух. Ныне же эта теория заражения зачастую воспринимается как просто устаревшая. Тут нас интересует производство-(из)-гниения, и миазм здесь — самый весомый представитель. Тропическая клоака Лиготти из рассказа «Северини» также в корне миазматична. Особое ее зловоние указывает на производство смерти и разложения, или эксгумированных материй, появляющихся в результате активности органических форм, создающих в биосфере новые организмы.
Производство жизни требует разложения и очищения биосферы, чтобы освободить простор для новых видов. Как мы уже видели, производство спор плодоносящими телами грибов отражает момент «грязного воздуха», распространяющейся инфекционной формы жизни. Вонь смерти — это и вонь оплодотворения, полуоборот в жующих, перемалывающих зубцах природы. Это биологическое и геологическое перемалывание является и в рассыпающейся истории Вандермеера, и в гадостности всех творений, а также в переплетающихся отношениях распадения и порождения.
Одно из стихотворений Уэльбека связывает и то и другое вместе:
Глубоко в лесах, на ковре изо мха, Зловонные древ остовы скорбят над опавшей листвой; Атмосфера траура их покрывает; Их кожа грязна и черна, грибы ее прорывают [121] .Стихотворение Уэльбека перекликается с тёмными пассажами из «Чувствительного растения» Перси Шелли, с описаниями болезненной плодовитости вегетативной природы [122] . Возможность растительной смерти, как и гнилостность прекрасной и поэтической природы, идет рука об руку с возникшими болезнетворными грибами.
121
Houellebecq, Michel (2008) in Collapse: Philosophical Research and Development, vol. 4 (Falmouth: Urbanomic), p. 174.
122
Rolfe, Romance, p. 18.
Однако, как указывает Негарестани, разложение — это не просто чистое слияние жизни и смерти, но призывание колебания, тревожного и бесконечного размягчения [123] . Грибковое как пространственное расширение объединенных производства и разложения в конечном счете причиняет беспокойство, поскольку оно появляется в качестве испорченного производства.
Это испорченное производство вскрывает интересную связь между органикой гриба и тем неорганическим, на чем гриб растет и распространяется. Размягчение почвы там, где ее перерабатывает гриб (разламывающий и проламывающий даже самые твердые материалы), все равно не разземляет земное полностью.
123
Negarestani, Cyclonopedia, p. 182.
Грибовидное становится губительным воплощением землеродности: «...казалось будто больная земля изверглась гнойными пустулами» [124] . Или, как утверждала одна странная отжившая свой век теория: грибы это сама земля, испорченная переданной ей во время удара молнии энергией [125] .
Размягчение грибного и де- и разземление вегетативного начинают тревожить, когда они встречаются с живым человеческим телом или когда другие существа пересекаются с грибным. Хотя мы уже и описали разложение органического под действием грибного, дополнительно тревожащим является здесь тот факт, что грибное угрожает разделаться с необходимостью телесности, формы для жизни. Мы уже упоминали, что грибное растягивает телесную границу жизни и расщепляет твердость других ее форм, раздробляя якобы одностороннее отношение между неорганической природой (например, нашей планетой) и органической жизнью. Как только это разделение падет, сама жизненность жизни не будет больше приписываться органическому или какой-либо отдельной форме жизни, но сразу же обретет безосновность. Однако чтобы дойти до этой точки, твердость вещей нуждается в дальнейшем растворении.
124
Rolfe, Romance, p. 2.
125
Ibid., p. 290.