Дитя дорог

Перес Таня

Стасик входит, открывает рот и смотрит на меня с удивлением.

– Я не верю. Это ты, Танька? Ты похожа на мальчишку!

– Почему тебе вдруг стало важно, на кого я похожа? Перестань смеяться надо мной!

– Ну, пошли пить молоко, я тебе нагрею.

– Стась, скажи, а мое пальто и шапочка не сгорят в печке?

– Если и сгорят, то я тебе дам другие.

– Что? Эти вещи принадлежат акушерке? Она толста как корова!

– Да, нет! Конечно нет, это не ее, не волнуйся. Она получает мешки одежды для нуждающихся. Я тебе дам еще «домой», как ты называешь

эту противную дыру, в которой ты живешь.

– А она то не заметит, что ей чего-то не хватает?

– А, нет, тут лежат мешки на мешках с вещами. Сиди, пей молоко, а я дам тебе хлеб прямо из печки.

Стасик принес сливочного масла, он мажет мне его на хлеб и смотрит, как я его с удовольствием поедаю.

Я наслаждалась всем, у меня нет слов, чтобы объяснит мое чувство облегчения.

– Она не вернется вдруг?

– Я же говорю тебе, что она ушла вчера и будет там, по крайней мере, три дня.

– А если вдруг роженица все сделала в одну ночь и она вдруг вернется?

– Как ты глупа. Осталась дурой, как и раньше. После родов, два или три дня, надо заниматься ребенком, забыла!

Стасик смотрит на меня и смеется.

– Стасик, ты знаешь, я забыла, что ты такой красивый…

– Ты что с ума сошла? Я красивый? Ты красивая!

– Я красивая? Ты делаешься дураком все больше и больше из-за этой акушерки. Если я красивая, то ты совершенно сумасшедший!

Стасик смеется очень громко и приносит мне зеркало. Мы оба смотрим в маленькое зеркало. Стасик – он Стасик. А я … не я! Чужая девушка, не может быть, я же девочка, ребенок. Стасик, безусловно, ничего не понимает, он мальчик.

– Ой, – говорит Стасик. – Ой, ой, ой! Ты даже не знаешь, насколько ты красива! Это твое счастье.

– Мое счастье, что я красива или что я этого не знаю!

– Замолчи! Мне надоело вообще с тобой разговаривать. Я ненавижу девочек.

Стасик, наконец, вспомнил мое несчастное пальто, которое почти сгорело в печке. Запах горящей шерсти начал распространятся по комнате. Очень осторожно, Стасик вытащил палкой мое серое пальто «уменьшилось» в печи, а моя красная шапочка превратилась в шапочку младенца.

– Ты не бойся. – Сказал он, в ответ на мое жалкое выражение лица. – Все будет так, как и было.

– Как?

– Сейчас увидишь, я это делаю со всеми вещами, которые она приносит.

Стасик берет вешалку. Представьте себе – вешалку! Я смотрю на нее с большим уважением. «Наверно, акушерка очень богатая» – говорю я про себя. Он очень красиво вешает мое измученное коротенькое пальто на вешалку. Над ним вешает красную шапочку, выносит все во двор и вешает все на веревку. – Ай, ай, ай, на улице ведь все это замерзнет. А что произойдет, если из этого ничего не выйдет?

– Ты не бойся, вот сейчас ты увидишь, мы оба прилипли носами к стеклу и смотрим на мое пальто, от которого идет пар. Стасик улыбается с уверенностью.

– От тяжести влаги оно вернется к себе. – Говорит он с уверенностью.

У меня было чувство, что он не так уж и уверен в себе, но я молчу. Мы сидим у стола и пьем чай из морковки.

– Расскажи мне, как там у жидов?

–

Ужасно!

– А Анюта?

– Ее мама приехала и забрала ее…

– А ты, дурочка, попала в ловушку, когда пошла ее освобождать. Я тогда говорил тебе это!

– Не было другого выхода, она была малютка!

Я ему рассказываю, что происходит в лагере.

– А, я понимаю… в Варшаве это называлось гетто…

– Гетто? Это что за слово?

– Я думаю, что это старинное немецкое слово. Они пользовались этим словом, чтобы указать место заключение евреев.

– Расскажи мне о гетто.

– А тебе это зачем нужно? Это тяжелая история.

– А мне не мешает, расскажи.

– Хорошо.

27.

Стасик сидел на скамейке и молчал. Погрузился глубоко в какие-то мысли. Его глаза стали смутными.

– Танька, я хочу, чтоб ты сидела спокойно и не мешала мне говорить. Поняла?

– Да, я поняла.

– Я не жид. Мои родители тоже не жиды! Мы попали в варшавское гетто.

– Варшавское гетто? Как вы попали туда? Вы же не принадлежите этой «расе»?!

– Я сказал тебе не мешать! Слушай внимательно: немцы вошли в наш дом, в нашем доме было восемь квартир, почти во всех жили жиды. Среди них было несколько очень приятных людей, я играл с их ребятами во дворе. Немцы приехали на грузовике. Были выстрелы, нагайки, ужасные крики на немецком. Мама и папа были дома, я на дворе. Немцы не проверяли. Они никого не проверяли! Потащили всех к грузовику и заставили в него влезть. Собрали всех детей со двора, бросили их на другой грузовик! Мы ехали не долго. Мы подъехали к стене старого города, ворота были открыты. Выгнали нас из машины с помощью нагаек. Всех били: по спине, по голове, по ногам! У нас не было ни вещей, ни еды. По улицам гетто ходили и стояли жиды, и никто из них не удивился происходящему. Все прошли мимо нас, не обращая внимания на наши крики. Ну, что я тебе сказал? Это – жиды! Они не помогают друг другу!

– Немцы зашли с вами?

– Я думаю, что они вошли, кто-то нас все время колотил. Я многого не помню. Я лежал на улице, и из моей головы сочилась кровь. Мои руки тоже были красные от крови. До вечера я так и лежал на улице вместе с другими детьми, они наверно тоже были ранены, они плакали.

– А ты тоже плакал?

– Почему это?! Я буду плакать?! Я молчал.

– Ты молчал? Как же они тебя нашли?

– После нескольких дней меня нашли наши соседи, наши жиды. Они искали своих детей и таким образом нашли меня. Прошел месяц пока я нашел папу и маму.

– Ты был тяжело ранен? Кто тебя лечил?

– Сосед, он был врачом. Скорее всего, он был детским врачом, мы очень любили их, его и его жену.

– Ты уверен, что он был жидом?

– Наши в семье не особенно их любили, но его уважали, очень даже уважали! У него были колоссальные знания, он все знал. И он был гениален в своей профессии.

– И мой папа тоже был гениален в этой профессии.

– Твой папа тоже жид?

– Нет, мой папа не был жидом.

– Ну, так ты тоже нет!!!