Дитя дорог

Перес Таня

31.

Дядя Павел пришел поздно вечером. Он меня поцеловал, потом поцеловал «мадам» и сказал:

– Мы сейчас поужинаем, потому что после этого мы приглашены на карты.

– На карты? – говорю я. – Ты серьезно? У вас в гетто играют в карты? Кто они такие – эти игроки?

Я была очень удивлена! Дядя Павел, в великолепном настроении, ущипнул меня за щеку и спросил:

– Ты наверно очень голодна?

Я не отвечаю. Не знаю, что сказать.

– Софика, – обратился к ней дядя. – Что ты нам приготовила на ужин?

Слово «нам»

очень понравилось мне. Я сказала сама себе: я уже включилась в планы «семьи»!

Мадам отвечает ледяным голосом:

– Я ничего не приготовила, будем есть то, что осталось со вчера. Я была занята Таней!

Я стояла с открытым ртом, до этой минуты я ее даже и не видела.

– Есть баклажаны, которые я приготовила вчера, хлеб, который ты сейчас принес и салат из красных помидор. Очень много еды.

– Есть прекрасная деревенская колбаса, которую мне дал один крестьянин. И, конечно, бутылка водки!

– Ты знаешь, что я ненавижу этот вульгарный напиток! Водка! Таня, накрой на стол!

Я в жизни не накрывала стол и тем более я не знала, что и где лежит.

Я вхожу в столовую, вижу старинный буфет, наверно, хозяйский, ящики и над ними за стеклом стаканы. Я очень осторожно вынимаю всю посуду, которая, как мне кажется, может понадобиться, очень боюсь за свои пальцы, чтобы они не сделали мне какую-нибудь пакость. Мне не хватает только что-нибудь разбить у этой важной дамы. Понимаю, что я прохожу экзамен по поведению. В углу лежит белая скатерть, тщательно выглаженная, что меня очень удивляет. На следующий день я узнала от хозяек, что они всем этим занимались: стиркой, глажкой и, конечно, варкой еды. И даже покупками. Это все я узнала потом. Сейчас я должна все сделать очень осторожно и медленно. Я кладу на стол белые красивые тарелки. Три тарелки, три стакана и вилку с ножом с правой стороны тарелки. Я не нахожу соль, спрашиваю у «дамы» где она. «Дама» за мной следит как строгая учительница за ученицей. Я выхожу из себя.

– Ищи соль. – Говорит с олимпийским спокойствием.

К моему счастью, заходит наша старая хозяйка и молодая. Они несут две большие тарелки с салатами и горячий хлеб, тщательно нарезанный ломтиками. Через минуту они приносят чайник, к моему удивлению с настоящим чаем. После чая у еврейского врача, я пила только чай из морковки. Между прочим, у врача я только успела отхлебнуть чая, и сразу же он начал меня допрашивать. Так что я не смогла его допить, за что я до сих пор на него злюсь. Запах свежего чая меня пьянит. Мой дядя кладет колбасу, о которой он говорил, на специальную доску, и режет ее на тонкие ломтики.

– Тебе можно кушать колбасу? – спрашивает меня ледяная Софи.

– Я не никогда не знала, что мне нельзя кушать колбасу. Я уже два года не видела колбасу, а может и больше.

– Ага… теперь у тебя есть замечательный шанс попробовать то, что ты в жизни не видела.

Дядя Павел бросил на меня озабоченный взгляд. Он почувствовал, что я ужасно обижена. Он обнял меня за плечи и сказал очень холодным тоном, совсем другим, не таким как прежде:

– Эта девочка росла в очень богатом доме. Никогда ни в чем не нуждалась! Теперь мы должны вернуть ее

в прежнее состояние, она должна много и вкусно есть!

Он смотрит мне в глаза, поднимает своим толстым пальцем мой подбородок и заканчивает фразу:

– Правильно я говорю, моя маленькая Таточка?

Я не отвечаю. Опускаю глаза, чтоб эта ведьма не видела, как сильно она меня задела. Молодая хозяйка остановилась у дверей и стояла неподвижно, держа хлебницу в руках. Она все слышала.

– Что вы там окаменели? Разучились ходить? – говорит Софика, очень вежливо.

Молодая женщина, бросив на меня жалобный взгляд, поставила на стол хлебницу и сказала:

– Приятного аппетита!

Она вышла из комнаты и хлопнула дверью, таким образом она выразила свой протест. Софика вопрошающе посмотрела на своего мужа и спросила на своем элегантном румынском:

– Что такого я сказала? Почему она рассердилась?

Мы не отвечаем, начинаем кушать. Мой дядя ест как всегда огромное количество хлеба. Пьет бессчетное количество чашек чая и к каждой чашке прибавляет стопку водки. Мое горло сжато, я ничего не могу проглотить. Запах хлеба сводит меня с ума, запах колбасы одурманивает. Я сижу с бутербродом в руке и ничего не могу проглотить.

– Таточка, кушай!

– Она ест, она ест. – Утешает дядю «мадам». – Наверно, эти дамы закормили ее всякой гадостью, которую они сами едят.

– Правда, – отвечаю я. – Я ела очень много в обед. А сейчас я сделаю себе бутерброд с колбасой и положу его на столик возле кровати.

– Ах, это так, ты кушаешь по ночам? – иронически спрашивает Софи.

– Почти никогда я по ночам не ем. Но сейчас я буду есть. Можно встать?

– Сиди, пока мы сидим! Ты забыла правила приличия?!

– Да! – отвечаю я. – Я была в концентрационных лагерях, лежала в больнице девять месяцев, мои ноги были совершенно обморожены, и я ела один раз в день, только суп! Да, вы правы, я потеряла все приличия и не собираюсь их находить вновь!

С этими героическими словами я встаю, целую дядю Паву и выхожу в другую комнату. Поздно вечером, после того как моя «семья» вышла из дому, обе мои хозяйки постелили мне на стоящем в углу большом сундуке.

– Кушай свой бутерброд, вот тебе стакан воды. Теперь спать!

Я сидела всю ночь на сундуке, прислонившись к подушкам. Очень тяжело дышала и «свистела». Первый припадок астмы в гетто Балты. Утром зашел ко мне дядя Павел, на его ногах сапоги, а на голове шляпа, и спрашивает:

– Откуда появился этот кашель и свист, который я слышу сейчас?

– Это проходит, это проходит. Знаешь, это астма. Все это из-за волнений.

– Дома у тебя никогда не было астмы.

– Что-то было, но не так, а сейчас это из-за волнений. Все пройдет. Иди на работу, Пава. Не беспокойся обо мне, я в порядке.

Сегодня начались мучения. Приказы его «жены». Она меня учит чистить картошку, штопать чулки, зажигать огонь на плите, жарить яичницу на сковороде, которую мне было очень тяжело держать, разбирать продукты, раскладывать по местам, заправлять кровать, почистить зубы, помыть лицо. Все это издевательство продолжалось несколько недель.