Дизайнер Жорка. Книга 1. Мальчики
Шрифт:
– Млоды пане желает побриться? – спросил тот, не оборачиваясь.
– Возможно… – отозвался Цезарь.
– Млоды пане здешний?
– Уже нет…
Мастер поднял голову, держа на весу руку с бритвой, молча вгляделся в незнакомое лицо молодого человека тёмными ввалившимися глазами.
– Все мы уже нездешние, – пробормотал и вернулся к малолетнему клиенту, продолжая свою работу. – Все мы – тени прошлой жизни. Где проживала семья пана?
– На Рынковой.
Тот кивнул, ополаскивая бритву в тазике.
– У нас был салон неподалёку, – проговорил, – на Сенной. Роскошный,
Цезарь вспомнил старого Якуба Стрижкя-брижкя: при всех различиях двух разных миров, оба мастера – старый бухарский еврей в щелястой будке привокзальной цирюльни и варшавский мастер «европейского класса» из роскошного салона на Сенной – в чём-то главном были похожи; их пальцы, деликатно оттягивающие кожу на виске клиента, одинаково осторожно склоняли его голову то вправо, то влево…
Есть бессмертные занятия в мире, подумал Цезарь. (Отец сказал бы: «У фараонов тоже были брадобреи», – хотя чёткие края своей каштановой «шпицбрудки» каждое утро аккуратно подбривал опасной бритвой сам.) Но разве часовое дело – не одно из этих бессмертных занятий? – тут же спросил он себя.
Они с мастером скупо перебрасывались фразами, то и дело умолкая. Каждый ничего не спрашивал о собеседнике. Ни слова. Общие фразы, беглые осторожные взгляды… молчаливое понимание.
Наконец Цезарь неуверенно произнёс:
– Может, вы что-то знаете… Мой покойный отец, Абрахам Страйхман, был часовщик…
– Страйхман умер? – отрывисто спросил мастер и выпрямился. И покачал головой. – Ох, беда… Соболезнования, млоды чловеку! Ваш отец когда-то починил мне дедовские часы, которые никто не мог починить. До сих пор идут, вот, – он слегка выгнул запястье, – завожу исправно каждое утро… Ах, какая жалость! Он ведь был нестарым? А скажите, ваша сестра… – Он смущённо улыбнулся, и его хмурое лицо совершенно преобразилось: – У Страйхмана была очень красивая старшая дочь. Я даже приходил за часами дважды, чтобы увидеть её ещё разок. Сделал вид, что забыл дома портмоне. Она как, жива-здорова?
– Не знаю… – Цезарь пожал плечами. – Мы потеряли её из виду во Львове, в первые дни войны, и пока не можем сообразить, как и где её искать. Нас с мамой и сестрёнкой выслали в Валбжих, – добавил он.
– Валбжих? – Мастер покачал головой. – Так возвращайтесь, млодзеньче, и сидите там крепко. Поверьте, сюда не скоро вернётся нормальная жизнь.
– Да. Эти развалины…
– Дело не в развалинах! – горячо отозвался мастер. – Развалины бывают разными. Это место ужасающего, абсолютного зла! Пасть Геенома… Место непогребённых мертвецов. – Его лицо перекосила безрадостная гримаса: – Если б я мог уехать отсюда! Но я не один… и потому каждый день вот тут тихонько сшибаю гроши. Волосы и бороды у населения пока растут. На еду и на комнату пока хватает, а там увидим.
Он обмахнул мягкой кистью шею маленького клиента, развязал и снял с него простыню и похлопал по плечу:
– Давай, кавалеже, слезай, уступи место
Мальчики поменялись местами. Младший вскарабкался на высокий табурет и сказал:
– Меня в точности как Витека, пане Якубе! Чтоб я не был как девчонка.
Он и правда был кудрявым, сероглазым, с овальным мечтательным личиком. Штаны с подтяжками явно донашивал за старшим братом.
– А как же, – отозвался мастер, встряхивая простыню и обвязывая её вокруг шеи малыша. – Кудри долой! Сделаем из тебя настоящего мужчину.
(Забавно, мелькнуло у Цезаря, что и этого брадобрея зовут всё тем же именем нашего праотца.)
Теперь уже старший мальчик, обритый почти наголо, с тонким плоским чубчиком, стоял в стороне и с интересом наблюдал за процессом лишения брата девчачьих кудряшек.
– У пана большая семья? – осторожно спросил Цезарь.
– Была, – сухо бросил парикмахер. – Родители, брат, две сестры. Дед с бабушкой… Исчезли без следа: большая ликвидационная акция, лето сорок второго, сотни поездов в Треблинку… Круиз, из которого никто не вернулся. – Он аккуратно прополоскал бритву в чашке с водой. – Триста тысяч человек улетели в облака; говорят, там прохладно…
Бережно и легко он наклонил голову малыша движением, каким спящего ребёнка перекладывают на другой бок.
– Я в те дни помогал кое-кому в Детской больнице, случайно уцелел. Теперь с дочкой живу… Она не родная, подобрал здесь на улице. Умирала от голода в одном из приютов. – Поднял голову и взглянул на Цезаря: – Приюты – это не то, что млоды пане может вообразить. Просто подвал, непригодный для жизни. На полу – тряпки, матрасы, на них валяются голодные дети. Девочка с матерью и старшей сестрой приехала к родным в начале войны – тогда многие думали, что вместе легче выжить. Потом взрослых увезли в Треблинку, девочки остались одни. Её старшая сестра была контрабандисткой.
– …Контрабандисткой?! – запнувшись, повторил Цезарь.
– Знаете, кто это?
– Ну…
– Ну, читали у Мериме, – кивнул парикмахер. – Нет, тут другое. В гетто люди бы не выжили, если б не дети. Карточки на продукты каждый месяц становились всё тощее, сами продукты дорожали, а есть их было всё опасней: в хлеб подмешивали всякую дрянь – мел, тальк, молотые каштаны… Люди, у которых здесь не было дома и родных, загибались от истощения, сидели под стенами столовой, просили милостыню. Уже не могли стоять, просто валялись на земле. Бывало, кричали от голода. Их называли «бешеные нищие»… Спасали дети: до 12 лет разрешалось не носить повязки со звездой Давида, и они правдами и неправдами просачивались на арийскую сторону. А если ещё повезло с «нетипичной» мордашкой, тогда они просто растворялись среди поляков.
– Но как же они… туда пробирались?
Мастер спокойно пожал плечами:
– Через стену перелезали, проползали под стеной, были там подкопы… Среди этих мальцов, скажу вам, встречались настоящие профи: они к подкладке пальто изнутри пришивали длинный опоясывающий карман по всему подолу и набивали этот карман добытой едой. Где что брали? Милостыню просили, воровали с прилавков, обменивали, если в семье ещё оставались какие-то ценности: материно обручальное кольцо или серёжки… От голодной смерти семью спасали дети, понимаете? Полицаи, конечно, подстерегали их у стен, ловили, били, отбирали продукты… Часто убивали. Был такой один, прозвище – Франкенштейн, настоящий зверь, а не полицай! Он их отстреливал, как воробьёв, детей этих, контрабандистов. Развлекался так…