Дневник библиотекаря Хильдегарт

hildegart

Летом утро начинается вяло и раздумчиво, и в зале почему-то пахнет, как в костёле – цветами, формалином, влажной уборкой, тишиной и свечками. Хотя свечками у нас, разумеется, пользоваться запрещено. Старичок с сумрачной достоевской бородой и лохматыми бровями подходит к кафедре, подмигивает мне обеими глазами и спрашивает:

— Как вы думаете, может ли химера, в открытом пространстве жужжащая…

— Поглощать вторичные интенции? – вяло откликаюсь я. – Может, не вопрос. Ещё как поглощает. И первичные тоже – проскакивают ещё так… Вы вот что, Сергей Афанасьевич… Я вас очень прошу – не делайте выписки из Гегеля и

Флоренского на контрольном листочке! На контрольном листочке вообще ничего нельзя писать, запомните это раз и навсегда, пожалуйста. А то - что это такое? Я всё время вынуждена ставить на Гегеля и Флоренского штамп «Погашено». Как это, по-вашему, хорошо или как – ставить на Гегеля и Флоренского штамп «Погашено»? Это ведь гораздо хуже, чем «Уплочено»…

— Интересно, - оживляется он, – а бывает штамп с надписью «Украдено»?

— У нас, к сожалению, нет, - вздыхаю я. – А в Германии, во времена Третьего рейха – да, было такое. На библиотечных книгах, на каждой третьей странице, ставили штамп «Украдено». Специально для будущих воров. Чтобы их устыдить и предотвратить кражи. Не помогало, конечно… но идея презанятная, вы не находите?

…Этажом ниже каталогизаторы занимаются уплотнением систематического каталога.

— Слушай, смотри, что тут написано. «Новейшая история. Окончание».

— Ну и что?

— А когда она окончилась-то?

— Кто?

— Да новейшая же история! Вот тут написано – окончание. А когда она окончилась, ёлки-моталки? Ты не знаешь?

— Не знаю. А когда она началась?

— Судя по этой периодизации – в семнадцатом году, когда ж ещё… - Ну… а окончилась, наверное, в девяносто первом. Когда путч был, а потом Советский Союз развалился. Когда это было – в девяносто первом, ты не помнишь?

— Погоди, погоди… Если новейшая история окончилась, то что потом-то началось?

— Ну… это… Наверное, обратно новая.

— Так мне на ярлычке и писать: «Обратно новая»? И в каком смысле – обратно? Теперь всё, типа, затормозило и в другую сторону пошло? Сперва будет новая, потом средневековая, потом рабовладельческая, потом первобытная…

— Не исключено. Всё к тому и идёт, в принципе. Жаль только, жить в эту пору прекрасную… Нет, правда, всё это лирика, а на ярлычке-то что писать? Ну, пусть новая, хорошо. А новая история – она когда началась? Кто её, вообще, начал, ты мне можешь сказать?

— Кромвель, по-моему. Когда сделал Английскую революцию.

— Вот сволочь! Запутал всё к чертям собачьим со своей революцией! А на разделителе мне какой индекс теперь ставить?

— Кстати, об Английской революции и о Кромвеле. Как хочешь, а я Ирландию соединю с Исландией. А то ящиков не хватит.

— Господи, бедная Ирландия… Только-только, можно сказать, освободилась от Англии, как её тут же ещё с чем-то соединяют.

— Нет, ну, какая ей-то разница? Исландия – это же не Англия! Исландия – она вон где.. они, ирландцы-то, даже и не догадаются, что мы их соединили… - Ещё как догадаются! И решат, что вернулись времена викингов. Нет уж, пожалей Исландию, дай ей спокойно пожить. Лучше соедини Ирландию с Польшей – всё равно все поляки уже там.

— Нет, как же с Польшей? Польша на букву «п», а Ирландия-то на «и»… С Польшей нельзя – вся индексация нарушится. Может, с Израилем, как ты думаешь?

— Ещё того не лучше! Мало Израилю своих проблем с террористами? Ты ещё им ИРА хочешь презентовать, до кучи? Вот они тебе спасибо-то скажут!

— Да какие там террористы? Нет уже в Ирландии никаких террористов,

даже в Северной. Я читала, они все давно разоружились. Им уже неинтересно – всё равно всё теперь валят на арабов, какой им теперь смысл… Нет, Ирландию всё-таки надо уплотнить, ты как хочешь. Нельзя же, чтобы столько пространства даром пропадало!

— Ты точно, как англичане. Наверняка они то же самое говорили в двенадцатом веке, глядя на Ирландию

— Ишь ты, какая образованная, ёлки-моталки! Помнит, в каком это было веке..

— Как сейчас помню.

— Ладно, хватит дурака валять. Я сказала – уплотню, значит – уплотню. Где штырь от ящика?.. Молодой человек! Простите, вас не затруднит подать мне вот эти картонные разделители и вон тот штырь? Да-да, тот, что рядом с вами лежит…

— - Кромвель, говорите? – задумчиво говорит молодой человек, одетый, несмотря на духоту, в чёрные брюки, чёрную глухую водолазку и маленькую чёрную шапочку, плотно облепляющую голову. – Пространство даром пропадает, говорите? Уплотнить, значит, надо, да?

И ласково гладит штырь от каталожного ящика со слегка проржавевшим, но всё ещё острым наконечником.

2007/08/31 дети

Каждый раз, когда я захожу в скверик неподалёку от моего дома, там сидит одна и та же женщина с мальчиком на коленях. Оба они сделаны из какого-то пористого, тёмно-серого камня с вкраплениями слюды и мраморной крошки. Женщина одета в мешковатую, не по росту, телогрейку, длинную залатанную юбку и свалявшийся пуховый платок с небрежно заткнутыми за воротник концами. Её маленький сын, почти целиком утонувший в громадных валенках и надвинутой на лицо ушанке, сидит, привалившись к её животу и растопырив пальцы, и смотрит прямо перед собой. Видно, что ему неловко и жарковато во всём, что на него надели, но он терпит и даже слегка улыбается, погружённый в какие-то свои хорошие мысли. У матери – тонкое, печальное, терпеливое лицо; маленький вздёрнутый нос, полукруглые брови, морщинки под глазами, возле носа, и такая же странная, нежная, отсутствующая полуулыбка. Они сидят на каком-то каменном обломке возле кустов акации, и никто не знает, как их зовут, откуда они пришли и почему здесь сидят. Я тоже этого не знала до недавнего времени. А теперь – знаю.

Пару дней назад мы с Туськой гуляли в этом сквере. Едва мы зашли, как к Туське тут же незаметно приклеился какой-то суровый ковбой лет шести, в техасах и с кольтом за поясом. Она вообще пользуется успехом у подобного рода мужчин, но по молодости лет совершенно этим не гордится. Они вместе побродили по заваленным сухими листьями дорожкам и остановились возле каменной женщины и её мальчика.

— Смотри, - сказал Туське ковбой, - их – знаешь, что? Их скоро расстреляют.

— Кого? – неприязненно удивилась Туська.

— Эту тётеньку и пацана. Их фашисты расстреляют, понятно?

— Дурак, что ли? – фыркнула Туська. – Это же Ради-богица… Нет, сейчас... Бо-га-радица. А мальчик её – это Бог, только ещё в детстве. Понятно?

— Чего-о? – удивился ковбой. Он был, судя по всему, человек простой и не религиозный.

— Вот тебе и чего, - отрезала Туська. – Чевокалка с хвостом. Я в церкви их видела, понятно? Ты, что ли, в церковь с бабушкой не ходишь?

Ковбой оставил этот вопрос без ответа. Он слегка нахмурился, посопел, а потом, похоже, решил уступить даме и пойти на компромисс.