Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
— А, инквизиция… С ума сойти! А ты откуда про инквизицию знаешь?
— А у папы такая игра есть. Компьютерная.
— Ну, и что дальше было, во сне-то?
— Как – чего! Поймала и пытает.
— Батюшки! За что пытает?
— (Сурово и печально). За дело!
***
— Папа, не ездий в час пик, ты чего! Тебя же заколют!
— Чем заколют?
— Чем… Пикой, чем же ещё.
— А-а-а, вот в чём дело. Не волнуйся, не заколют. У меня бронежилет.
— Ну… БрОня, может, и жалеет,
Взрослые смеются, а она опускает ресницы и отвечает им лукаво-снисходительной улыбкой. Так и не поймёшь – то ли она и вправду не знает, что такое «час пик» и «бронежилет», то ли просто развлекается, притворяясь в угоду старшим маленьким несмышлёнышем.
***
Рисует на асфальте громадный, вкривь и вкось перекошенный рыцарский замок. Получается впечатляющее монументальное здание с крепостной стеной, воротами в цветочек и петушками-флюгерами, значительно более крупными, чем башни, на которых они сидят. Тщательно вытирает о платье испачканные мелом руки и зовёт меня.
— Напиши мне тут кой-чего, а?
— Ты же сама уже умеешь писать буквы. Разве нет?
— Умею. Но не при людей, - строго говорит она.
— Не при людях, ты хочешь сказать?
— Да, - так же строго говорит она. – При людей мне нельзя потому что. А тебе можно, ты большая. Давай, вот здесь пиши: «ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ЕЗДИЮТ НА КОНЯХ!» - Где, вот здесь?
— Ага. А вот здесь… тут вот, где дворик, пиши: «ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ВЫХОДЯТ ГУЛЯТЬ КУРЫ!»
— Очень предусмотрительно, ты молодец. А то эти, которые на конях, всех кур на фиг передавят.
— А вот здесь двери. Здесь пиши: « НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!»
— Почему?
— Так же всегда на дверях пишут.
***
У неё полным-полно всяких сложных электронных игрушек, но она к ним, кажется, вполне равнодушна. Не привлекают её и барби – те самые, за которых мы в нашем детстве готовы были душу продать. Самая любимая её кукла – бог знает откуда взявшееся чудище, сплошь состоящее из грязной поролоновой юбки, к которой пришиты пластмассовые ручки и голова в поролоновом же платочке. Туська зовёт её невиданным именем Консаньола, с утра до вечера таскает на руках, целует и три раза в день кормит черничным йогуртом.
— Тусь, за что ты её так любишь?
— (Сумрачно). Потому что когда я была маленькая и злая, я ей кусочек носа отгрызла, - видишь, вот здесь? Она та-ак плакала! И я потом тоже та-ак плакала! И придумала, что она теперь будет моя самая, самая любимая дочка.
— А другим куклам не обидно, что ты всё время с ней и с ней, а на них внимания не обращаешь?
— Ничего-о, они же все, вон, с носами. Как-нибудь проживут, замуж выйдут…
…А на днях она прибежала ко мне, разрумянившаяся, с тяжёлым, восторженным дыханием.
— Знаешь, что у меня теперь есть! Ты такую вещь ни-ког-да не видела! Это настоящая волшебная вещь, не придуманная!
Ведёт меня к столу, на котором стоит старая мамина
— Смотри! – Нервно жмурится от предвкушения, берёт кружку с водой и снимает шляпку с большого гриба. – Ты даже не поверишь, чего будет!
Прикусив от волнения кончик языка, льёт воду в воронку внутри гриба и быстро накрывает гриб шляпкой. Маленькие мухоморы приходят в движение и начинают потихоньку, один за другим подниматься из мха и травы и вырастать чуть ли не до размеров «старшего» гриба.
— Видишь? Я их поливаю, и они растут! Ты такое когда-нибудь видала, а?
Человек, выросший среди компьтерных бродилок, самодвижущихся автобусов, вертолётов с программным управлением, ходячих кукол, умеющих лепетать по-английски и по-немецки, покемонов, танцующих краковяк… вот этот самый человек стоит, затаив дыхание, перед простодушной дедовской игрушкой, и нет предела его радости и гордости за этот мир, который так чудесно устроен.
Завтра принесу ей кур, которые, если их дёргать за верёвочки, клюют зерно с пластмассовой подставки. Надо только поискать их на антресолях – не может быть, чтобы я их выбросила…
2007/08/10 всякая ерунда
Вечером, переставляя карточки в старом систематическом каталоге, в разделе «История первобытного общества» я обнаружила подраздел «Классовая борьба». За картонным разделителем стояло несколько ветхих карточек с надписями на неизвестных мне первобытных языках. Очевидно, это были воспоминания уцелевших ветеранов этой самой борьбы. Даже с точки зрения марксистской исторической науки это было немного странно, но был вечер, и мне лень было удивляться. Потому что мысленно я уже сидела в Трамвае.
Трамвай мелодично побрякивал, скрипел и что-то бормотал себе под нос, а я сидела у окошка, грызла бусину дорожного Розария и мысленно была уже Дома.
А дома, как всегда, не горел верхний свет, мышь сидела на жёрдочке в клетке, мурлыкала песню про холода, тревоги и степной бурьян и вязала себе половик из старого майского сена. Собака, вернувшись с прогулки, тихо удалялась под ванную, не дожидаясь, пока я выскажу свои мысли по поводу её Поведения В Общественных Местах.
— Нет, всё-таки… ты мне всё-таки скажи, КАК ТЫ МОГЛА?
— Очень просто, - вздыхала собака, немножко вылезая из-под ванной и глядя на меня снизу вверх из-под очков. – Ты же не учитываешь всех психофизиологических факторов формирования моей нервной системы. И потом, как быть с генетической предрасположенностью? Учти, я занималась своей генеалогией и выяснила, что из всех поколений моих предков ни один – заметь себе, ни один представитель моего рода не жил с людьми. И ты ещё удивляешься тому, что у меня в крови модели стайного поведения? Спасо-Кукотский об этом очень ясно пишет…