Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
Одним словом, с отцом Брауном мы помирились. Конечно, он меня простил. И я этому ужасно рада.
2007/12/11 У Донского монастыря
Рыжевато-красные стены обсыпаны мелким солёным снегом, хрустят и искрятся, как солончаки, на солнце, которого нет и в помине – и не будет ещё так долго, что при одной мысли об этом сердце сворачивается в клубок. Чуть в стороне, ближе к проезжей части – гаражи. Там живут злые весёлые собаки и хмурые диковатые мужики. Мужики пасут свои автомобили, собаки за умеренную плату им помогают. Когда выпадает много снега, за гаражи приходят две бабки в спортивных костюмах и с ротвейлерами. Бабки отрабатывают друг на друге приёмы какой-то сложной восточной борьбы, а их ротвейлеры слоняются под монастырскими стенами и от скуки пристают к местным незамужним дворняжкам. Но сейчас снега мало, а тренироваться на голом сверкающем льду бабки не приходят.
На
По дорожке монастырского парка, поминутно оскальзываясь и взвизгивая, идут две девушки неопределённого возраста, в длинных красивых шубках и пуховых платках.
— А он у меня спрашивает, поп этот.. ну, батюшка который. Спрашивает: а как вы насчёт причастия? Давно были? А меня так переклинило ужасно со страху, и в голове только одно: «причастие – деепричастие – деепричастный оборот». Батюшка этот самый посмотрел на меня, вздохнул так глубоко и отошёл…
Ворона на снегу снисходительно усмехается, косится на лежащую рядом кость с ошмётками мяса, ханжески опускает глаза и начинает демонстративно долбить клювом коробку из-под овсяного печенья.
2007/12/13 Моя подруга
— Слушай, а я ведь тоже в детстве один раз сочинила оптимистическую трагедию. Правда, я не по зову сердца, а скорее на заказ. Помню, брат приходит из школы… он тогда, по-моему, классе в восьмом, что ли, учился, или в девятом… А я, соответственно, в третьем. Ну, вот, он приходит из школы и говорит мне, чтобы я его не доставала, потому что у него срочное задание: надо нарисовать какой-то плакат против буржуазии и написать стихотворение о том, что нас, типа, не запугаешь, и мы не боимся ядерной войны. Ну, вариации про мирных людей на бронепоезде. А я была маленькая и ужасно аполитичная. Говорю: какая-такая ядерная война? Как в кино, что ли? Он говорит: какое тебе кино? Не кино, а на самом деле! В любой момент, говорит, может рвануть, потому что международная обстановка накалённая. И всё из-за холодной войны. Я думаю: странно – война холодная, а обстановка накалённая… Говорю: а что будет, если рванёт? Пашка говорит: как – что? Ничего не будет. Всё погибнет подчистую, к чёртовой матери… И давай мне рассказывать про поражающие факторы ядерного взрыва. Блин, я до сих пор их помню, эти факторы! У меня потом на НВП одни пятёрки были – так я это запомнила, представляешь? Ужас, одним словом. Выслушала я всё это, пошла к себе в комнату.. А через час выхожу к Пашке и говорю: всё, говорю, можешь не беспокоиться, я за тебя этот стих сочинила. Ну, который тебе задали. Он говорит: классно, говорит, давай читай. И я прочитала. До сих пор этот стишок помню, слово в слово:
Когда наступит ядерная
В мире катастрофа,
Наступит в самом деле,
А вовсе не в кино,
Сначала будет страшно,
Сначала будет плохо,
А после мы погибнем,
И станет всё равно!
Блин, Пашка так ржал, аж до слёз… И ужасно меня хвалил. И я не знала, чего делать: гордиться или обижаться. Потому что я всерьёз ведь сочиняла, а не для хохмы… Для меня вообще эта самая конечность бытия всегда была и отрадой, и мукой. Нет, честно, так и было… Например, в зубном кабинете меня всегда поддерживала мысль о том, что эти муки – не вечные, что рано или поздно они всё равно кончатся. А с другой стороны, мысль о том, что всё хорошее тоже рано или поздно кончится – это, наоборот, ужасно угнетало.
Я помню, как один раз, совсем маленькая, ехала куда-то с родителями в поезде и смотрела в окно. А поезд ехал так медленно.. или это электричка была? Не помню точно.. помню только, как он едет, едет, и вдруг как будто въезжает в поле… Вернее, не в поле, а на луг, весь сплошь залепленный вот такими огорменными, как подсолнухи, одуванчиками. И солнце кругом.. не злое, не яркое, а такое нежное, бронзовое… просто описать невозможно, какое! И всё. Только небо, солнце и монстры эти, одуванчики.. просто не бывает таких одуванчиков, понимаешь? В раю, наверное, такие одуванчики, и больше нигде. И вот тогда я поняла, что это то самое мгновение, которому не жалко сказать: остановись. Ну, ладно, не насовсем. Ну, хотя бы на часок. Или на пару часов. Или на пару вечностей. Мы же всё равно не заметим, как они пролетят, эти пара вечностей! Ну, конечно, я не такими словами всё это подумала… я ж была маленькая, «Фауста», слава Богу, ещё не читала…. Но ощущение было именно такое. Хотелось, чтобы это не кончалось. И безумно жалко было, что поезд сейчас проедет мимо, и всё… Ёлки, как это Фауст за всю свою жизнь ни разу не нашёл повода сказать: мгновение, куда ты, на фиг, гонишь? Мёдом тебе, что ли, там, намазано, куда ты летишь? Остановись, побудь со мною… Оно бы остановилось, как пить дать. Оно вообще в нашей жизни нет-нет, да и останавливается. А мы орём ему: чо застряло, проходи вперёд, блин, тут люди на подножке висят! И оно, бедное, вздыхает и идёт дальше….
____
— Мы тут с Дюськой в Стокгольм ездили, на недельку. В первый же день так уходились, просто до упаду. Усталые, голодные.. берём путеводитель, чтобы, типа, выбрать ресторанчик
2007/12/21 Моя подруга, Бог и Счастливые Разбойники
Такой сон потрясающий у меня только раз в жизни был. Только один раз. Представляешь, мне приснилось, что я - одна. Нет, не то, чтобы муж и ребёнок куда-то делись, не дай Бог… нет, они, вроде бы как, есть, и очень даже прекрасно существуют, но почему-то я всё равно одна. Я не могу этого объяснить, почему это так, но во сне это было очень острое ощущение: Я - ОДНА. И вот мне снится, что я сижу вот так вот, одна, в тёмной кухне и вдруг слышу, как в соседней комнате кто-то звонит по телефону. И я хочу пойти туда помотреть, кто это, но от страха не могу двинуться, потому что знаю – не может там никто звонить по телефону, потому что я – одна… а если там что-то звонит по телефону, то это "что-то" должно быть чем-то таким страшным, что лучше на это даже не смотреть. Но потом всё-таки преодолеваю себя и иду в комнату. И вижу там демона.
Нет, натурально, - демона. Я почему-то сразу понимаю, что это не мелкий какой-нибудь чёрт, завалящий, и даже не призрак, а самый настоящий демон, из разряда очень серьёзных таких, крупных демонов. По виду он очень романтичный, гордый такой и зловещий, но в тапочках. И я из-за этих тапочек понимаю, что, в принципе, всё в порядке, что если он снял обувь в чужом доме и надел тапочки, чтобы не наследить, то всё с ним нормально, и можно не бояться. Но на всякий случай сжимаю, как в детстве, кулаки, и говорю ему так строго: «Это сон. Хочу немедленно проснуться». Я в детстве так всегда делала, когда страшный сон был, - и тут же просыпалась. А он, этот демон, поворачивается ко мне, мягко так опускает трубку на рычаг и говорит мне: «Не надо. Не просыпайся. Давай немножко поживём так». И я почему-то соглашаюсь. Представляешь? Чтобы не быть одной, я соглашаюсь всё время жить во сне, и с демоном. Только бы не быть одной.
А дальше мне снится, что я постепенно привыкаю к такой жизни. И к тому, что ночь всё время – спят же люди ночью, вот потому и ночь… И к тому, что демон живёт в моей квартире. Нет, у нас с ним никаких таких отношений, всё очень целомудренно… Но всё равно, конечно, мне странно и страшно. Он мне какие-то интересные истории рассказывает. Потом – мы иногда куда-то ездим там, в какие-то страны… или летаем, я не помню точно, во сне всё очень смутно как-то было… И всё это даже забавно и занятно, и я к нему привыкаю даже, но всё равно его присутствие в моём доме ничего не меняет. Я всё равно одна! И на самом деле у меня есть только одно утешение: где-то ближе к полуночи я выхожу на балкон, раздвигаю свои колготки и лифчики, которые там сушу на верёвке, и смотрю на стенку соседнего дома. А она такая белая, эта стенка, даже в темноте… И вот, когда на эту стенку попадает лунный луч, там, на этой стенке, видно Бога. То есть, это, судя по всему, просто Его изображение, как на экране. Образ. Причём он, этот образ, совершенно не антропоморфный, он какой-то другой… Там, во сне, я это всё очень хорошо видела и ощущала, а когда проснулась, не могла ничего вспомнить, хоть убей! Ну, ничего… Так обидно, честное слово.
Ну, вот. И я каждую ночь в этом самом сне ходила смотреть на эту стенку. И ждала, когда увижу на ней Бога. Совсем ненадолго, на чуть-чуть. Но увижу. И этот мой, который демон-то, он тоже потом пристрастился ходить со мной и смотреть. Сначала я думала, он будет злиться или, там, плеваться, или вообще исчезнет, когда увидит. А он – ничего подобного. Стоит и смотрит. И весь такой грустный, такой какой-то одухотворённый и несчастный, что я понимаю: никакой это, на фиг, не демон. А такой же идиот, как и я сама. И он тоже понимает, что без Него он один. Вообще один, кто бы с ним ни был, кто бы его ни окружал. И мне так хорошо от того, что я это понимаю, что уже не так даже грустно, как раньше. Нет, грустно, конечно, но я уже думаю: вот, завтра я быстренько винегретику нарежу, пожарю оладий с яблоками на ужин… мы поедим всё это с ряженкой и пойдём на балкончик ждать. Может, вдвоём всё-таки быстрее дождёмся. Может, когда-нибудь по-настоящему, уже как следует ДОЖДЁМСЯ. А пока мы ждём, Он будет на нас сверху смотреть и думать: ну-ну, голубчики, вы у меня когда-нибудь ДОЖДЁТЕСЬ! Ох, ДОЖДЁТЕСЬ!