Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
Рауль решил войти в залу и там затанцевать.
Он пошёл в церковь на церковное богослужение, но ему от этого стало стыдно на душе, и он заплакал.
Чтобы принести спокойствие в сердце, Генрих пошёл на пруд при замке и стал тихо там ловить карасиков.
Рауль накрыл всё лицо шлемом, но не потому, что боялся, что ему по лицу попадут мечом, а чтобы от всех спрятать горькие, разжигающие слёзы.
Графиня Инесса сидела перед окном и вязала на пяльцах бархатный свитер для Гильома. А про Рауля у неё в голове не было ни одной мысли, а были только воспоминания в душе, но она их почти что уже не чувствовала.
«Ты
Рауль никогда не знал, куда он едет, потому что думал совсем про другое.
«Я отнял у тебя меч, и я отниму у тебя и голову!» - сказал Жуашен, заливаясь смертельным гневом. – «Сначала догони её!» - сказал Гильом.
От её красоты у всех просветлялось в уме, и все уже больше ничего не могли делать.
______
Из интервью с автором.
— Как это всё получилось? Да как у всех, наверное, ничего оригинального… В пять лет меня научили читать и писать, а что дальше с этим делать – не сказали. А я же была человек действия, я привыкла как-то применять свои умения. Научили меня рисовать – так я перед домом весь асфальт на много метров покрыла фресками. Их потом дворники до зимы не могли смыть. Научили играть на детском пианино.. ну, игрушечные такие были, помнишь? – так я каждое утро в шесть вставала и играла одним пальцем «Это есть наш последний и решительный бой». И тут тоже надо было что-то с этим умением делать. И я почему-то не помню, чтобы в моей жизни были какие-нибудь «Курочки-Рябы», «Приключения Буратин» и прочая нормальная детская литература. Я как-то сразу начала с Вальтер-Скотта и Майн-Рида. И это ещё хорошо, что не с Фрейда и Кафки! Хотя их тогда, по-моему, не очень-то у нас издавали…
Я стала всё это читать. Может быть, не с пяти лет, но с семи-восьми – это точно. Половина слов мне вообще была непонятна, и от этого было ещё интереснее. А потом, как прочту что-нибудь такое захватывающее, так надо же было этим поделиться, нельзя же в себе держать! Родителям было некогда слушать всю эту чушь. И я рассказывала Падшему Ангелу. Нет, ничего такого, никакой мистики. Просто у нас среди прочих ёлочных игрушек был ангелочек. Очень старый, ещё от прабабушки… То ли из алебастра, то ли ещё из чего-то такого, чего сейчас и в природе нет. Он у нас на ёлке всегда висел между Юрием Гагариным и каким-то самолётиком. И вот один раз он сорвался с ёлки и упал между шкафом и сервантом. И было видно, как он там лежит, а достать нельзя – рука не дотягивалась. И отодвинуть шкаф тоже нельзя – тяжёлый. Так он там и остался лежать. И я с ним иногда разговаривала о том, о сём. Вообще-то я к ангелам относилась отрицательно, как к представителям религиозного мракобесия, но этого мне было жалко. Я его называла Падший Ангел – конечно, я где-то это вычитала, но совершенно не представляла себе, о ком идёт речь. И я стала пересказывать этому Ангелу содержание прочитанного. Каждый вечер. Проходит неделя, другая… и вот один раз прихожу к шкафу, смотрю – а Ангела нет. Исчез. Папа и мама мнеклялись, что не трогали его и не вытаскивали… Теперь-то я понимаю, что он сам улетел, не выдержал этого кошмара. Но тогда я в такие дела не верила и как-то впала в недоумение. А на следующий день взяла тетрадку и решила всё, что я прочитала, излагать на бумаге, своими словами. Бумага – не Ангел, она всё стерпит, ей не привыкать. Стала писать, безбожно всё при этом перевирая. А потом поняла, что в этом и есть смысл творчества – перевирать то, что придумали другие! Оказалось – безумно увлекательное занятие. И.. вот говорят: дети обычно очень ревниво относятся к своим писаниям, никому их не показывают, только в редких случаях, самым близким друзьям, под большим секретом… А я нарочно раскладывала свои тетради у всех на виду. Но никто никогда туда не заглядывал! И это было, знаешь, грустно. Не из-за неудовлетворённого авторского самолюбия. А из-за того, что сама-то я такое удовольствие получала от сочинения всей этой белиберды… И была уверена, что человечество от прочтения этой белиберды испытает те же самые чувства!.. Теперь-то я понимаю, что это было прекрасно, что никто этим не интересовался… что это меня в буквальном смысле
2008/01/23 всякая ерунда
Начало дня
Под утро, за полчаса до пробуждения, я захожу в один магазинчик на окраине смутно знакомого мне городка. Пару раз мне уже снился этот городок и этот магазинчик. Там продаётся безумно прекрасная юбка из нежного, как утренний сон, тёмно-серого трикотажа, с кривым подолом, расшитым шерстяными райскими иероглифами и цветами. Она стоит триста двадцать пять бакалав. Каждый раз, заходя туда, я припоминаю, что бакалавой, кажется, португальцы называют треску, и что это как-то связано со словом «бакалавр», но почему-то именно в этом городе и в этом магазинчике это просто такая денежная единица. И это очень дорого – триста двадцать пять бакалав. За драную перекошенную юбку, из подола которой торчат нитки, а шерстяные цветы пришиты криво и кое-как… это немыслимо дорого, и я всё жду, когда, наконец, в очередном сне эту юбку уценят. Ну, должны же там быть новогодние скидки, в конце концов! Но её всё не уценивают. Видимо, так и не уценят. Надо будет к следующему сну всё-таки наскрести эти триста двадцать пять бакалав. В конце концов, разве это деньги? – за такую-то восхитительную юбку? Смешно даже говорить!
Приняв такое решение, я выхожу из магазинчика, просыпаюсь, спросонья что-то обещаю Богу по-латыни, тут же ужасаюсь, безуспешно пытаюсь взять свои слова назад, вздыхаю, вешаю Розарий мимо гвоздика, расталкиваю собаку, и мы идём с ней гулять по тёплым, расползающимся сугробам.
В скверике женщина качает на качелях маленькую розовую инфанту и рассказывает ей сказку терпеливым простуженным голосом:
— Дед бил, бил – не разбил. Баба била, била – не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось!
— А куйачка йаба как даст мыске по баске! – глубоким, уверенным басом продолжает инфанта. Потом задумывется и уточняет.
– Куйаком!
– Пойдём отсюда, - тихо говорит мне собака и непроизвольно поджимает хвост… И мы на цыпочках, прячась за сугробами, удаляемся из скверика.
А потом я иду на работу. И уже поднимаясь по лестнице в читальный зал, обнаруживаю, что потеряла шарфик.
— Это ваше? – спрашивает меня старичок в драном свитере, расшитом иероглифами и цветами.
— Ой… моё. – Я беру у него шарфик и старательно удивляюсь. – А как вы догадались, что это моё? Вы видели, как я его уронила?
— Нет, я не видел, - отвечает старичок и улыбается тихой библиотечной полусумасшедшей улыбкой. – Я по запаху догадался. У него ваш запах.
— И чем же мы с ним пахнем? – поёжившись, спрашиваю я.
— Земляничным пирогом, - суховато отвечает старичок и уходит. А я ещё некоторое время стою на верхних ступеньках лестницы, вытираю шарфом нос и горделиво озираю окрестности.
2008/01/25 про меня
У меня спросили, на какого литературного героя я больше всего похожа.
Увы – больше всего я похожа на Берти Вустера из рассказов Вуд-Как-Его-Там. Да. Именно на него. Гордиться особенно нечем, но и скрывать бессмысленно.
По каким признакам я это определила? Да очень же просто! 1. Он идиот.
2. Он классический, неподдельный, ничем не замутнённый идиот.
3. Он всё-таки не такой идиот, каким его изобразили в сериале.
4. Но тем не менее он идиот, и все это знают.
5. Он клинический холостяк. Не по стечению обстоятельств и не по собственной воле, а просто потому, что он идиот и раздолбай. Он любит представителей (в его случае – представительниц) противоположного пола той рассеянной, расслабленной, отстранённой любовью, которой отличаются все злостные холостяки и которая так раздражает всех нормальных людей. Точно так же он любит и детей, и готов восхищаться ими в любом месте, кроме собственной квартиры. Периодически он с кем-нибудь обручается, и все окружающие заранее помирают со смеху, зная, чем это всё закончится.