Дневник библиотекаря Хильдегарт

hildegart

— Я знаю! Они вдвоём пришли к дяденьке, который купил оружие, и как ему закричат: отдавай, быстро!

— Нет. Дитлиб был, конечно, негодяй и мошенник, но всё-таки не грабитель. Да и Витеге в то время ещё был неплохим малым и дорожил своей рыцарской честью. Дитлиб одолжил у Витеге его знаменитый Мимунг, явился на турнир вместо Дитриха и заявил королю Эрманериху: «Всё, чем мы здесь занимаемся – лишь пустые игры, достойные разве что деревенских мужиков. Бой – он на то и бой, чтобы быть смертельным. Я вызываю лучшего из твоих воинов на такой бой. Тот, кто победит, получит полную власть над побеждённым и сможет делать с ним всё, что пожелает». Эрманерих только посмеялся над дерзким юнцом и выставил против него своего знаменитого богатыря Вальтера Васгенштайна, против которого до сих пор не мог устоять ни один, даже самый сильный воин. И они стали сражаться, и Дитлибу, надо признаться, очень

нелегко пришлось в этом бою, но всё же он одолел силача Вальтера, и бросил его на землю, и приставил ему к горлу Мимунг, ярко и зловеще сверкающий на утреннем солнце. И Эрманерих, конечно, очень расстроился, и сказал: «Если ты хочешь обезглавить моего лучшего воина, прошу тебя, сделай это не здесь, не у меня на глазах, а то мне слишком тяжело будет на это смотреть». «Да мне его голова-то, честно говоря, ни к чему, - сказал, тяжело дыша, припарившийся Дитлиб. – Что я буду с ней делать? А вот тебе она ещё пригодится. Хочешь выкупить голову своего лучшего бойца?» «Конечно, хочу, - обрадовался Эрманерих. – Сколько ты просишь за его голову?» «Да мы вот тут… пообедали с друзьями, - закатив глаза, отозвался Дитлиб. – Первый день нашего пира шёл за счёт моего отца – это уж ладно, это так и быть. За второй день мне пришлось заложить своего коня и меч. За третий день – коня и меч моего господина. Вот эти два дня ты, король, мне сполна и оплатишь. И тогда я отпущу твоего амбала на все четыре стороны». «Ничего себе, как обедают оруженосцы у моего племянника! – возмутился Эрманерих. – Мне все три недели этого празднества не стоили столько, сколько тебе эти три дня!» «Вспоминая твоё меню, я ничуть этому не удивляюсь, - вежливо ответил Дитлиб. – Но, в конце концов, это твоё дело. Не хочешь платить – я сейчас же прикончу твоего молодца. Если на то пошло, быть победителем самого Вальтера Васгенштайна - это тоже кое-чего стоит». Эрманерих заскрежетал зубами, топнул ногой, а потом всё-таки позвал своего казначея и приказал отсчитать Дитлибу требуемую сумму.

— И чего?

— Ну, как – чего? На эти деньги Дитлиб выкупил обратно и своё оружие, и оружие Дитриха, и всё таким образом кончилось благополучно. Дитрих некоторое время размышлял над тем, не выгнать ли ему этого наглого мальчишку, пока он натворил ещё чего похуже, но потом, по доброте своей, пожалел его и оставил при себе. И Дитлиб служил ему верой и правдой, и однажды втянул его в такое опасное приключение, из которого Дитрих выбрался едва живым – и то ещё хорошо, что вообще выбрался. Но об этом уж точно в другой раз.

2006/11/27

Возвращаясь вечером из церкви, я заблудилась и попала на незнакомую улицу. Улица была узенькой и плохо освещённой, только в самом конце её ярко светилась витрина магазина «Ткани», перечёркнутая наискось пыльной ёлочной гирляндой с зелёными фонариками.

Сама не зная зачем, я зашла в этот магазинчик. Там было тесно и тепло; пахло клеёнкой, сухим деревом и ещё чем-то уютным и деревенским. За прилавком сидел маленький пожилой продавец в очках и вязаной фуфайке. Он суетливо поднялся мне навстречу, улыбнулся исподлобья и, не спрашивая ни о чём, раскатал передо мною рулон превосходного шотландского твида в сине-зелёную клетку.

— Откуда вы знаете? – с недоверчивым холодком в груди спросила я.

— Ну, это нетрудно, - пожал плечами продавец. – Это как раз самое лёгкое в моей нынешней работе.

— А что самое трудное? – чтобы поддержать разговор, спросила я.

— Самое трудное – это получать деньги, - доверительно сообщил продавец. – Ведь я не должен этого делать. Не имею права.

— Как – не имеете права? – удивилась я. – Вы же тут.. торгуете?

— Ну, да, в том-то и проблема, - вздохнул продавец. – Раньше, в молодости, было легче. Тогда я, собственно, работал на отца… как теперь говорят в его фирме.. или на его предприятии. Но потом мы ужасно поссорились… просто ужасно. И я ушёл. Чтобы поступить на работу к другому хозяину.

— И что же этот другой… вас взял?

— О, да! – воодушевился продавец. – По крайней мере, я сам так думал. Ради него я отказался от многого. По сути говоря, от всего. От всего, что не Он – понимаете? И я служил ему так.. да, довольно долго. Пока, наконец, он меня не принял. В смысле, не призвал к себе.

— И что же он.. вам сказал?
– не зная толком, что спрашивать, спросила я. Продавец улыбнулся, снял очки и стал протирать их краем фуфайки.

— Что сказал? Да… Что очень высоко оценил мою жертву. И что благодарит меня за службу. А потом сказал, что отец мой стал совсем стар и уже не может торговать, и

дело его приходит в упадок… приказчики и продавцы его обкрадывают.. одним словом, что всё очень плохо, хуже некуда. И что я должен вернуться и поработать у него. И я не смел возразить, хотя мне, почему-то, казалось, что мой отец уже давно умер… И вот теперь я опять работаю в суконной лавке… да… Кстати, совсем неплохая работа, если вдуматься. Но есть одна проблема…

— Деньги? – сказала я.

— Деньги, - подтвердил продавец. – Я же дал обет к ним не прикасаться. Но, знаешь, я подумал и нашёл выход. Кассирами у меня работают мыши. Они так досаждали мне когда-то.. просто совершенно измучили.. Я подумал: раз я тут искупаю мои прежние аскетические подвиги, то почему бы им не помочь мне, по мере сил? Вот.. так вот и пошло – я продаю, а они деньги принимают. Правда, если бумажка уж очень засаленная, то им бывает трудно удержаться. Если можно, я тебя прошу – вдруг у тебя есть новые, а? Тогда лучше новенькими, они запах краски не любят.

— Отец, - сказала я, глядя на чёрные дыры на тыльной стороне его кистей, - как жалко, что это сон!

— Да, - сказал он. – Иногда мне тоже жалко. Но хоть и сон – ты всё равно возьми отрез, не пожалеешь. Может быть, в другом сне сошьёшь себе юбку. Хорошую, с ремешками, со складками. Мне тоже нравится эта шотландская мода. Бери, бери. Хочешь, я тебе скидку сделаю?

2006/11/28 Что мы-с-собакой увидели сегодня утром:

— По небу кто-то сначала чиркал карандашом, потом ожесточённо стирал начирканное ластиком, а потом размазывал по затёртой, в катышках, бумаге серую и грязно-голубую акварель. Получилось так себе, скажем прямо.

— У обочины - шикарный серебристый «лендровер, сплошь облепленный свежими, пахучими жёлтыми листьями неслыханной красоты. Похоже, что он так и ехал и ехал из конца сентября, не останавливаясь, пока не доехал до конца ноября и не увяз в его тёплой непролазности.

— В кормушке для синиц - огрызок сосиски и початая пачка сигарет.

— В детской песочнице - облезлый деревянный дед с злобно прищурившейся деревянной лягушкой в руках. То ли Иван-Царевич, успевший состариться в поисках стрелы, то ли Старик-со-Старухой, которому отлучившаяся по делам Золотая Рыбка прислала своего заместителя.

— В окне первого этажа – победный сериальный вопль: сейчас я тебя прикончу! И густой, с хрипотцой, зрительский смешок: не надо, мужик, прикончи лучше автора сценария…

Кстати, сценарии к сериалам пишут, в основном, люди. И ставят их тоже люди, хотя и своеобразные. А вот театральные спектакли теперь ставят исключительно инопланетяне. Сходите на любой драматический спектакль - и сами в этом убедитесь. Или даже просто посмотрите анонс театральных постановок за месяц. Я не понимаю, почему все инопланетяне идут исключительно в театральные режиссёры? Может быть, они думают, что это и есть настоящая земная жизнь, а всё остальное – так, сопутствующая дребедень? И если они захватят все поголовно режиссёрские должности в театрах, то это и будет захват планеты? Наверное, так они и думают. Кстати, это отчасти объясняет дороговизну театральных билетов.

2006/11/30 Трамвай после девяти вечера

Из всех распространённых ныне массовых суеверий и предрассудков мне ближе всех учение о Пришествии Трамвая После Девяти Вечера.

Как правило, к этой секте принадлежал люди малоимущие, экзальтированные и склонные одновременно к раздражительности и созерцательности. Для них одинаково чужды и законы природы, и законы логики. Поэтому не пытайтесь убедить их в том, что Трамваи не приходят После Девяти Вечера. В глубине души почти все они, кроме самых последовательных фанатиков, и сами об этом знают. Но всё равно свято соблюдают свой древний ритуал и, как только часы пробьют девять, начинают потихоньку стекаться на Трамвайную Остановку. Смысл их ритуала состоит в том, чтобы стоять, повернувшись лицом туда, где в непроглядных сумерках скрещиваются рельсы трамвайных путей, и молча ждать. Вы наверняка их видели, и не раз. В их молчаливой, отрешённой истовости есть что-то прекрасное и завораживающее. Они стоят, запорошенные снегом и облитые жёлтым светом вечерних фонарей, а мимо пробегают огни от встречных фар и проходят торопливой, презрительной походкой скептики, отрицающие это учение. Но они не смотрят на скептиков. Они смотрят туда, откуда, по их мнению, рано или поздно должен прийти Трамвай, и лица их так терпеливы и вдохновенны, что иногда, вопреки логике, кажется, что они, в конце концов, дождутся.