Дневник его любовницы, или Дети лета
Шрифт:
Я ждал конца загрузки и с тоской ощущал пустоту в голове.
Нет, ничего у меня не получится. Сегодняшний день не добавит к имеющимся двумстам восьмидесяти страницам ни одного печатного символа.
«Пентюх» заморгал единственным взглядом монитора и озабоченно спросил:
– Кто это?
– Это я, твой хозяин, – ответил я. – Не узнал?
Монитор слегка затуманился. «Пентюх» пытался сообразить, как вести себя с незнакомым человеком, называющим себя его хозяином.
– Почему же ты ничего не пишешь? – задал он
– Не пишется! – ответил я горько. – Совсем не пишется!
– А хозяин писал! – торжествующе припечатал мой старенький компьютер. – По пятнадцать станиц в день писал, вот! И не прикидывайся, что ты – это он. Я хозяина сразу узнаю. По почерку.
Я понурился. Если уж меня не узнает мой старый добрый «Пентюх», значит, дело почти безнадежное.
Я выдвинул правый ящик стола, поворошил стопку фотографий, которые передала мне странная женщина по имени Наталья Ивановна. Обнаружил под ним то, что искал. Олину пудреницу, забытую женой в прошлый приезд. Вытащил из ящика почти плоскую квадратную коробочку, открыл ее и поднес к лицу. Увидел страшного небритого человека с осунувшимся потемневшим лицом и воспаленными кровавыми глазами. Уронил пудреницу, обхватил руками голову.
До чего неэстетичная вещь – сумасшествие!
Посидев в такой позе некоторое время, я немного опомнился.
Ну, естественно. Не бреюсь, бог знает сколько. Неделю, или две, точнее не помню. Не ем примерно столько же. Покажите мне человека, который при таких стартовых условиях будет выглядеть как Клод Ван-Дамм!
– Я болен, – объяснил я «пентюху». – Не ем ничего. Поэтому и выгляжу как беспризорный.
– У хозяина был хороший аппетит, – одобрил меня «пентюх».
– Был, – подтвердил я.
– И писал хозяин по пятнадцать страниц в день.
– Ну, не всегда, – скромно отмахнулся я.
– А ты даже одной страницы написать не в состоянии, – закончил «Пентюх» и отгородился от меня темным экраном.
Я откинулся на спинку стула и попытался собрать мысли. В этот момент телефон, который я притащил с собой из спальни, внезапно ожил и запищал. Я взял трубку, взглянул на определитель. Сашка. Может, уклониться от разговора? Ничего хорошего я девочке сообщить не смогу! Но потребность пообщаться с нормальным человеком оказалась сильнее страха. Я врубил телефон и поднес его к уху.
– Привет, – сказал я тихо.
– Это твои шутки, правда? – спросила Сашка, не отвечая на приветствие. Она источала такую бешеную энергетику, что я ощутил накал даже через телефонную трубку. Агрессия извергалась из слуховой мембраны, как вулканическая лава из огнедышащего кратера.
Честно говоря, я немного испугался. Не часто Сашка демонстрировала мне картину под названием «Последний день Помпей». Точнее говоря, ни разу не демонстрировала.
– О чем ты? – спросил я искательно.
– Я о хамской рецензии на мой роман, которая подписана твоим издателем!
Я бесшумно вздохнул.
– Почему ты считаешь это моими штучками? – спросил я.
– Ты же не хочешь, чтобы я перестала от тебя зависеть, правда? – продолжала Сашка. Мне показалось, что она тоже немного сошла с ума. От ненависти.
– Ты же хочешь по-прежнему контролировать каждый мог шаг, правда? И чтобы я при этом всецело зависела от тебя… От твоих денег, от твоего настроения, правда?
– Саш, ты о чем? – воззвал я, искренне озадаченный.
– О тебе! – закричала она, не владея собой. – О тебе! Ты же сам состряпал эту позорную рецензию от имени издателя, чтобы я больше не совалась на твою помеченную территорию! Тебе надоели мои попытки вырваться из-под твоего руководящего ока! И ты решил меня кастрировать, раз и навсегда! Чтоб не гуляла на твоем литературном поле!
– Ты сошла с ума, – сказал я тихо.
– Это ты помешался на своей гениальности! – закричала в ответ Сашка. – Это тебя уже перекосило от чувства собственной полноценности! Ах, не беспокойте его, он пишет книгу! Да кто ты такой? Как твоя фамилия? Достоевский? Булгаков? Диккенс?
– Саша, остановись, – сказал я, начиная заводиться.
– Ну, уж нет! – ответила Сашка голосом, который я перестал узнавать. – Раз в жизни я выскажусь! Ты, по-моему, давно перестал доставать ножками до этой грешной земли. Кто ты такой, Антон? Ты модный писатель. Модный, понимаешь? Модный, а не талантливый! Твои серенькие книжки раскрутились на общем безрыбье только потому, что нет по-настоящему достойного писателя. А может, нет по-настоящему достойного читателя. Но ты принял все за чистую монету: и свои литературные премии, и статьи лизоблюдов, которым твой издатель проплатил хвалебные рецензии…
Я взялся рукой за горло. Почему-то мне стало очень трудно дышать.
– Это ложь, – сказал я.
Сашка злобно рассмеялась. Внезапно она оборвала свой смех и грустно сказала:
– Если б ты знал, как я тебя ненавижу!
Я хотел спросить, что плохого я ей сделал, но не успел. Сашка разъединила связь. Мне показалось, что я услышал, с каким треском она впечатала трубку в аппарат. Я сидел неподвижно и разглядывал свой мобильник, из которого неслись рваные короткие гудки. Затем я отключил телефон и снова откинулся на спинку кресла.
Что ж, одним человеком в моей жизни стало меньше. Не скажу «близким человеком», по-настоящему близких людей у меня нет. Но все же меня терзала обида.
Это несправедливо. Несправедливо все, что она сказала.
Не верю, что издатель проплатил хорошую прессу. Не верю, что я всего-навсего модный писатель на имеющемся безрыбье. Не верю.
– Тогда вперед, – ехидно пригласил меня «пентюх». – Давай, докажи, что ты настоящий мастер! Я к твоим услугам.
Я подвинул к себе клавиатуру. Темный экран ожил и расцветился молочно-белой страничкой.