Дневник лабуха длиною в жизнь
Шрифт:
– Донечко, що я скажу татови? Що мени робыты?
Немного посидели и договорились, что я приеду в Ходорив через неделю. Когда уходил, теща все еще причитала, покачиваясь на стуле:
– Ой, що я буду робыты? Що скажу татови?
За женой
Ира уехала в Ходорив, подробно рассказав мне, как найти их дом.
С Ирой на одном курсе учился неплохой паренек Лёва Ферцак. Был тоже из Ходорива. Вместе с Ирой они учились танцевать в местном доме культуры и оба поступили в училище. За два дня до моего отъезда за женой он отозвал
– Эдик, я должен тебе кое-что сказать.
– Что?
– Я вчера вернулся из Ходорива. Все уже знают про тебя и Иру и знают, когда ты приедешь.
– Ну и что?
– А то, что пара наших хлопцев недовольны и собираются встретить тебя на вокзале. Я им сказал, что ты хороший хлопец, но они ответили, что хотят посмотреть на живого жида, который хочет забрать нашу дивчину, - рассказал Лёвка и виновато улыбнулся.
– Ничего, Лёвка, была ваша станет наша!
– этак бравадисто произнес я вслух, а про себя подумал: "Ко всем моим проблемам только этого мне не хватало!"
Нужно было подготовиться, и я опять пошел к Сове. Рассказал ему о ситуации и спросил, есть ли у него что-нибудь для меня. Он полез в сундук, достал небольшую финку с черной рукояткой и кусок резинового шланга размером в полруки со свинцом внутри. Серьезная штука.
– Смотри, чтоб вернул.
– Приеду - верну.
Настроен я был решительно, в конце концов - еду забирать жену. В день отъезда мама умоляла не ехать:
– Не надо ехать, пожалуйста, тебя там убьют!
– Мама, сейчас не те времена. Никто меня не тронет, я обещал приехать, и вообще, Ира - моя жена!
Вагон был полупустой. Заморосил мелкий дождь. Ехать нужно два часа. Настроения не было. Пока ехал, пытался переосмыслить все то, что происходит с нами: "Мне через три недели девятнадцать. В феврале я стану папой". Почему-то я был уверен, что мама заберет нас домой и отдаст нам проходной коридор, в котором стоит мой диван, и это будет наше ложе. "Осенью закончится годовая отсрочка, и меня заберут на три года в армию. Ире еще год учиться, а это означает, что мама будет нянчиться с ребенком. В какую часть безразмерного Советского Союза попаду?" Думал о том, что никак не смогу влиять на ситуацию в доме. В том, что будут конфликты, не сомневался - слишком уж эмоциональны что мама, что жена.
Невидящим взглядом смотрел в окно. Бренность бытия неуклонно опускалась на мои плечи. "Что, если в самом деле меня будут ждать хлопцы на станции? Что буду делать, если полезут ко мне?" Совсем не хотелось бы сегодня ввязываться в драку, я же знал, если начнут обзывать - отвечу. С моим грозным оружием могут быть нехорошие последствия.
Подъезжаю. Показалось солнышко. Немного воспрянул духом. Вагоновожатый объявил - Ходорив. Я вышел из вагона. Закурил. Состав постоял минуты две и уехал.
Позади меня поле, впереди, у небольшого вокзальчика, стояли трое ребят. Альтернативы не было, я медленно двинулся в их сторону. Было страшновато. В голове зазвучала тема "Монтекки и Капулетти" Прокофьева, постепенно переходящая в музыку к "Великолепной семерке". Одной рукой нащупал финак в кармане, другой проверил то место, где под ремнем, заправленный в брюки, притаился шланг.
В десяти шагах от парней я остановился. Они стали плечом к плечу, загородив
Ира ждала меня на улице, у подъезда. Жили они на первом этаже в длинном блочном двухэтажном доме на восемь квартир. Я попросил ее спрятать оружие.
– Зачем тебе это?
– испуганно воскликнула Ира, пряча его в хлам под лестницей.
– Позже расскажу. Кто дома?
– Все.
– Кто все?
– Мама, ее три брата с женами, папа и его брат, бабушка и дедушка, пошли - нас ждут.
Зашли в квартиру.
– Добрый день!
– поздоровался я.
Тишина. За столом сидят крепко сбитые мужики с женами. Разглядывают меня. Я оглядел всех по очереди. Подошла теща - с фингалом под глазом:
– Сидай, сынку.
Стало приятно что теща назвала меня сынку. Я сел, как оказалось, рядом с тестем. Папа выглядел боксером полутяжелого веса. Среднего роста, с кулаками-кувалдами, веселыми голубыми глазами и симпатичным лицом. В свое время отсидел восемь лет за то, что воевал за Бандеру. Там, в лагерях, потерял ногу и ходил с протезом.
У него была белая кобыла и фира (телега), на которой он развозил колбасу и мясо по местным магазинчикам. В мясе и колбасе семья не нуждалась. Мама работала на "Цукровне" (сахарный завод). Вся ее одежда, в которой она ходила на завод, была обшита бездонными карманами, в которых выносился сахар, а так как отец дома гнал самогон для собственных нужд, то было это большим подспорьем.
– Ну шо, синку, сидай, сидай, - с напускной строгостью сказал тесть, - будем пити за тебе з Иркою.
– Тато, вин дуже нэ пье!
– пытаясь мне помочь, сказала Ира.
– А тебе нихто не пытае!
– отрезал он.
Дочь окинула его дерзким взглядом, она его не боялась. Тут вмешался старший мамин брат, тоже огромный детина:
– Ну то добре, шо не москаль, давайте выпьемo за... как тебя зовут?
– Эдик.
– Ну то давайте выпьем за молодых, Эдика тай Ирку!
– И опрокинул в горло стакан с самогоном.
Все быстренько последовали его примеру, и я тоже. На третьем заходе сказал:
– Зараз пыты не буду, може, пизнише.
Алкоголь на меня всегда действовал как снотворное. Я просто не хотел выпасть из тусовки, тем более из такой, как сегодня. Отец внимательно посмотрел на меня:
– Ну а мы тильки зачынаем.
После четвертого или пятого захода кто-то сбегал в клуб и притащил баян. Я играл и пел с ними украинские песни, которые они пели громко, но чисто. К концу нашей второй, неожиданной свадьбы я был уже своим хлопцем. Мамины братья приглашали приезжать на рыбалку.