Дневник лабуха длиною в жизнь

Шик Эдуард Григорьевич

– Хорошо-хорошо, - заговорил Вовка, - только я не могу, когда почти полное ведро мусора стоит всю ночь дома, я быстро вынесу и вернусь.

– Вова, - не сдавалась жена, - оно часто стоит всю ночь полное, почему именно сегодня ты решил, что мусор не дождется утра?

– Беллочка, я не знаю, что на меня сегодня нашло, - не сдавался муж, - но я сегодня не засну, пока мусор в доме. Быстренько спущусь вниз, выброшу и вернусь.

С этими словами он схватил ведро и как был - в спортивных шароварах и в майке -

выскочил за двери. Вернулся домой через два часа.

Что Вовка говорил жене, знал только он. Верила ли ему Белла или нет - знала только она. Жили они вроде бы неплохо. Она всегда, при любой возможности находилась там, где Вова играл. Знала все и про всех. И вот однажды она ему устроила!

Бывает, что жены не хотят больше терпеть выходки мужей, и Белла решила проучить своего. Так как она была в курсе того, кто с кем спит, она обзвонила всех его друзей и знакомых, рассказала женам и мужьям, с кем их партнеры им изменяют. К счастью, у меня не было телефона.

На следующий же день Вовка с трудом избежал побоев. Придя домой, спросил у подруги жизни, почему она это сделала.

– Я сделала это для того, - заявила Белла, - чтобы на тебя все обиделись и перестали с тобой дружить, а когда тебе не с кем будет дружить - ты будешь дома! Понял?!

Непостижима логика рассерженных жен! Вовка сильно обиделся и пошел ночевать к отцу. Все, кому Белла позвонила, называли ее бешеной сукой. Боярский не обижался. Через день вернулся и все пошло по-прежнему.

Поженились они, когда ему был двадцать один год, ей - девятнадцать. Стали жить с родителями Беллы в их трехкомнатной квартире. После первой брачной ночи молодожены должны были предоставить родителям окровавленную простынь, как доказательство невинности невесты. Вовка надрезал себе палец... Родителям показали кровавую простынь. Белка была уже два месяца беременна. Пытаясь прервать беременность, пила какие-то порошки, но плод не хотел выходить, и они решили оставить ребенка. Сына назвали Геной. Может, потому, что Белла пила всякую гадость, Геночка рос нервным мальчиком. Когда он злился, то впивался зубами в тыльную сторону своей руки, и на этом месте образовался большой твердый нарост. Мальчонкой был своеобразным, но смышленым.

В Кисловодске Гена пошел в первый класс и иногда во время урока вдруг выходил из класса, не спрашивая учительницу. На вопрос учительницы, куда это он собрался, Геночка бросал: "Пошла на х...!"

Как-то вечером выходного дня, положив Гену спать и дождавшись, пока он уснет, Вова с Беллой пошли на пару часов посидеть в ресторане. Лабухи, часто работая шесть дней в неделю в ресторане, по выходным отдыхать идут в другой ресторан. Геночка проснулся, нашел телефонную книгу и стал названивать по всем ресторанам и кафе, спрашивая, нет ли у них его родителей. В ресторане, к столу, где проводили время Боярские, подошел официант знавший их и доложил:

–

Звонил ваш сын Геннадий и сказал: "Передайте моим родителям, чтобы они быстрее ехали домой. Их сын - усрался".

Друг одобрил

В марте отпраздновали у Марика Наташино восемнадцатилетие. Я подарил ей колечко. За столом были Марат, Сеня Басов, сестра Наташи - Галя и подружка Люда. Хорошо посидели. Все выпили. Я курнул. Гости разошлись. Наташа была в ванной комнате, мы с Мариком вышли на балкон покурить. Теплая мартовская ночь запахами напоминала о приходе весны.

– Весна пришла, - глубокомысленно произнес я.

– Да-а, - подтвердил Марик и после минутного молчания добавил: - Я рад за тебя.

Я молчал.

– Наташка - классная баба!

– Я знаю.

Брат

До войны почти одну треть шестисоттысячного населения Львова, составляли евреи. После войны осталось менее десяти процентов. Остальные были истреблены. За прошедшие тридцать лет их число увеличилось. Евреи во Львове обосновались столетия назад, и это был их город тоже.

Железный занавес все еще не упал, и беспокойное еврейское племя, которое всегда в дороге, покидало город, отправляясь в манящий Израиль, богатую и сильную Америку. Кто-то собирался в далекую Австралию, кто-то в Канаду. Ручеек отъезжающих превращался в реку. "Драли когти", пока власти еще чего-либо не придумали. С бытовым антисемитизмом еще как-то можно было совладать, с государственным же - невозможно! И эта пресловутая двухпроцентная норма действовала на нервы. В общем - евреи сваливали.

Семья Бебы, с которой Лёня встречался, засобиралась в Америку. Брату был дан ультиматум: если хочет жениться на Бебе - должен ехать с ними. Лёня сказал, что мама вряд ли даст разрешение, в ответ получил: в таком случае Беба уедет без тебя.

Мы ехать не собирались. Брат Бебу любил, брат пришел к маме.

– Мама, я хочу жениться на Бебе, - заявил Лёня с порога, заходя на кухню.

Мама присела на стул.

– Ее семья уезжает в Америку, и если я не женюсь, Беба уедет с родителями. Ты должна будешь дать мне разрешение на выезд!
– отчеканил он.

Побледневшая мама, взявшись за сердце, молча, пошатываясь, пошла к кровати. Лёня за ней. Мама легла, продолжая держаться за сердце и глубоко дыша.

– Лёнечка, о чем ты говоришь? Какая Америка? А консерватория? А твоя семья? Ой, мне плохо, не говори мне ничего мне плохо! Дай воды! Ой вэй!

Лёня сбегал на кухню, подал ей стакан.

– Мама, ты должна дать мне разрешение! Слышишь?! Должна!

– Лёнечка, сынок, мне очень плохо, ой, мне плохо!

Лёня чувствовал, что мама немного играет, и неумолимо продолжал: