Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)

Минаев Сергей Сергеевич

– Ага.

– Не ага, блядь. А «извините, Антон Геннадьевич», плебейское отродье!

– Извините, Антон Геннадьевич… пожалуйста.

Я уже не на шутку разошёлся. Дебилы, которые не в силах по сценарию отыграть десятиминутную сцену, любого доведут до инфаркта. Я направляюсь к девчонке.

– Ты мне ответь на один вопрос. Как тебя там, кстати?

– Катя.

– Так вот, Катя… Катюша. Ты не понимаешь, где находишься?

– Я…

– Ты, ты. Что это за томный голос, а? Ты чё, участница реалити-шоу «Дом-2»? «Как построить любовь»? «Меня паймали ночью, у ка-а-азино», –

передразниваю я. – Ты так будешь в «Кабаре» богатым папикам втирать. Таким вот блядским томным голоском. Я люблю «Пра-а-а-аду», «Ка-а-авалли» и «Курше-е-евель». Ты понимаешь, кого ты играешь? Нет?

– Понимаю…

– Ты играешь шлюху. Дешёвую шлюху на самом дне жизни. Тебе образ Сони Мармеладовой знаком?

– Ну… типа того…

– Типа того. «Преступление и наказание». Федор Михайлович Достоевский написал. Великий русский классик. Надо любить и знать русскую литературу. В жизни поможет. Понимаешь?

– Да, понимаю, Антон Геннадьевич.

– Ни хера ты не понимаешь, Катя! Вот снимет тебя богатый мужик. Допустим, даже олигарх лайт. Привезёт к себе домой или, не дай ему Бог, на отдых с собой возьмёт. А ты так и будешь канючить «Пра-а-ада». Ты же ничего, кроме этого, не знаешь. У тебя внутренний мир окружностью с кольцо «Шопар», которое ты у него выклянчишь. И выгонит он тебя к хуям. Потому как пустая и неинтересная тёлка. Запомни. Или запиши. В органайзер «Гу-у-учи», – снова передразниваю её я.

Я наливаю себе кофе, поднимаю лицо к потолку и говорю куда-то вверх:

– Так, голос за кадром меня слышит?

– Слушаю вас внимательно.

– У тебя чего голос такой похоронный? У тебя бабушка умерла?

– Нет, но вы же написали…

– Я написал «трагичным официальным голосом». А твоим голосом только объявлять: «Родственники могут подойти попрощаться с прахом». Патетики не надо. Не надо патетики. Мы готовим передачу о беспризорных детях, а не о солдатах-героях великой войны. Ясно?

– Да, спасибо, ясно.

– Так, мальчики, девочки, а также их родители. А также режиссёр, – резюмирую я. – Завтра материал должен быть у меня на столе, послезавтра эфир. Я с вами не могу боле находиться на одном квадратном километре, ибо это вредит моему здоровью. Я поехал. Аристарх мне в девять на трубку звонит. Всем ясно?

– Да, – раздаётся нарочито усталый нестройный хор голосов.

– Всё, покеда, граждане свободной России. Да, чуть не забыл. Вся группа оштрафована на 500 долларов за простой и ошибки в съёмке, которую бы снял студент-первокурсник с первого дубля. У меня пиджак стоит дороже, чем все декорации подвала вместе с вами. А у него от пара плечо начинает провисать. Так что за материальный ущерб.

Я закрываю за собой дверь. Затем открываю её снова. Просовываю голову в щель и добавляю:

– Скажите спасибо, что только за материальный ущерб. Моральный, он, понятно, ещё дороже. Чао, тарантины.

На выходе из подвала меня догоняет Аристарх:

– Антон… Антон Геннадьевич. Я хотел спросить про остаток гонорара.

– Чего?

– Ну, вы же мне не всё отдали…

– А ты материал снял? Ты сказал, это день съёмок, а уже третий пошёл.

– Так я же съёмочной

бригаде из своих плачу…

– Вопрос не в простое бригады, а в том, что материал должен был быть готов вчера. Мне его сдавать послезавтра.

– Так вы же сказали… что… мы снимаем для фестиваля арт-хаус в Риге, я думаю, времени вполне достаточно… – Аристарх снимает бейсболку и чешет голову.

– Для фестиваля, для фестиваля. Но у меня партнёры-инвесторы. Я перед ними отчитываюсь. В общем, Аристарх, голову мне не морочь, а? Говорю, делай быстрее, значит быстрее. Ты не забывай, мы ещё хотели совместные проекты делать по твоим сценариям, помнишь, обсуждали на банкете?

– Да-да! Конечно!

– Вот. А если ты такую маленькую работу так долго делаешь, как же мы будем работать вместе? У меня начинают закрадываться… Ну, ты понимаешь, да? – Я открываю дверь и выхожу на улицу.

– Нет проблем, Антон. Клянусь, сегодня до вечера все отснимем, я только вот… – Аристарх надевает бейсболку обратно и семенит за мной.

– Ну и чудно. – Я дохожу до машины, сажусь на заднее сиденье и собираюсь открыть газету. Аристарх почтительно закрывает мою дверцу и не уходит. Я поднимаю на него глаза:

– Антон, так как же с остатком-то быть? – говорит он.

Я опускаю стекло, пронзительно смотрю на него и произношу классическую фразу, авторство которой приписывают Борису Березовскому:

– Понимаешь, Аристарх. Деньги были. Деньги будут. Но сейчас денег нет. Вот как снимешь всё до конца, приходи за расчётом. Поехали! – Я трогаю водителя за плечо, и мы отъезжаем.

По дороге в ресторан я снова гоняю в «Streat racing» на телефоне. Играю уже девятую партию и в тот момент, когда моя машинка готовится установить новый рекорд скорости в одну минуту двенадцать секунд, звонит Вербицкий. Я точно знаю суть нашего будущего разговора и его состояние в данный момент, и от этого мне кажется, что даже звонок моего мобильного звучит как-то особенно истерично. Я прошу водителя остановиться, выхожу из машины и отвечаю:

– Я слушаю.

– Антон, я прочитал.

– Отлично, Аркадий Яковлевич, вы должны дать Вадиму команду стартовать.

– Но… ты вообще понимаешь, на что идёшь?

– На что?

– Это же… Антон, это же чистая подстава!

– Вы помните наш последний разговор о том, есть ли у меня конкретика? Вот это та самая конкретика. Она вам не нравится?

– Нет, почему же. Просто… ну, ты понимаешь, это слишком нестандартно. Если точнее, это шельмовство.

– Аркадий Яковлевич, вы о чём сейчас говорите, а? О каких стандартах? Может, вы просто боитесь?

– А ты не боишься?

– Я? Нет.

– Ты думаешь о последствиях?

– Аркадий Яковлевич, мы медиа-солдаты. Мы находимся на фронте Великой Отечественной Медийной Войны. У меня задача взять высоту и закрепиться. Остальное неинтересно. Дайте Вадиму команду начинать или я выхожу из проекта. – Я понимал: либо я прожму Вербицкого, либо он передаст мне свой страх. И я перегорю. Уж лучше уйти сразу. – Я прошу вас, дайте Вадиму команду…

– Ты представляешь, что они ответят аналогично, только сильнее? – Голос Вербицкого дрожал.