Дневникъ паломника
Шрифт:
— Да, — согласился Б. — Можете и объ этомъ упомянуть. Это не повредитъ. А затмъ можете разсказать о представленіи и о своихъ впечатлніяхъ. Не опасайтесь, что они окажутся глупыми. Это увеличитъ ихъ достоинство. Глупыя замчанія почти всегда интересне умныхъ.
— Но зачмъ же разсказывать обо всемъ этомъ? — сомнваюсь я. — Любой школьникъ въ наше время знаетъ о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау.
— Вамъ-то что за дло? — отвчаетъ Б. — Разв вы пишете для школьниковъ? Вы пишете для мене просвщенныхъ людей. Они будутъ очень рады узнать что-нибудь объ этомъ предмет и, когда школьникъ вернется домой, потолковать съ нимъ, не ударивъ въ грязь лицомъ передъ его ученостью.
— Ну? — спрашиваетъ
— Ну, — отвчаю я посл непродолжительнаго размышленія — я думаю, что пьеса въ восемнадцать актовъ и сорокъ слишкомъ сценъ; пьеса, которая начинается въ восемь часовъ утра и тянется, съ полуторачасовымъ перерывомъ для обда, до шести вечера, — черезчуръ длинна. Мн кажется, она нуждается въ сокращеніяхъ. Третья часть ея выразительна, трогательна и — чего могъ бы пожелать всякій любитель отечественной драмы, — возвышенна; но остальныя дв трети утомительны.
— Именно, — отвчаетъ Б. — Но мы должны помнить, что это представленіе не забава, а религіозное служеніе. Доказывать, что та или другая часть его неинтересна все равно что говорить, будто изъ Библіи слдуетъ выбросить половину, и передать всю исторію въ сокращенномъ вид.
Вторникъ 27 (продолженіе)
— Сначала общій отзывъ о представленіи. Имете ли вы что нибудь противъ него съ религіозной точки зрнія?
— Нтъ, не имю, — возражаю я; — и даже не понимаю, какъ можетъ врующій христіанинъ что либо имть противъ него. Придавать христіанству таинственный, мистическій характеръ — значитъ отвергать его основную идею. Самъ Христосъ разорвалъ завсу храма и вынесъ религію на улицы и рынки міра. Онъ былъ человкъ. Онъ жилъ съ простыми людьми. Онъ умеръ какъ простой человкъ. Современный критикъ назвалъ бы стиль его проповдей вульгарнымъ. Корни христіанства глубоко вросли въ житейскую почву, переплетаясь со всмъ обыденнымъ, мелкимъ, простымъ, повседневнымъ. Его сила въ простот, въ его человчности. Оно распространилось въ мір, обращаясь скоре къ сердцамъ, чмъ къ головамъ. Если оно еще способно къ жизни и развитію, то будетъ подвигаться впередъ только съ помощью такихъ средствъ, какъ эти крестьянскія представленія въ Оберъ-Аммергау, а не барскими затями и учеными разсужденіями.
— Толпа, сидвшая вчера съ нами въ театр, видла Христа Назарянина ближе, чмъ могла бы Его показать имъ самая вдохновенная книга, ясне, чмъ могла бы Его изобразить самая пылкая рчь. Они видли скорбь на Его терпливомъ лиц. Они слышали Его голосъ, взывавшій къ нимъ. Они видли Его въ часъ такъ называемаго тріумфа, когда Онъ халъ по узкимъ улицамъ Іерусалима, среди восторженной толпы, махавшей пальмовыми втвями и восклицавшей Осанна!
Они видли Его, гнвнаго и негодующаго, когда Онъ выгонялъ осквернителей храма. Видли, какъ чернь, минуту тому назадъ бжавшая за нимъ, восклицая «Осанна!», оставила Его и примкнула къ Его врагамъ.
— Видли важныхъ священниковъ въ блыхъ одеждахъ, раввиновъ и докторовъ, — великихъ и ученыхъ страны, собравшихся позднею ночью въ зал Синедріона сговориться насчетъ Его смерти.
— Видли Его вечерню съ учениками въ дом Симона. Видли бдную любящую Марію Магдалину, омывшую Его ноги драгоцннымъ мромъ, которое можно бы было продать за триста динаріевъ и отдать деньги бднымъ, — «и намъ». Іуда, такъ заботился о бдныхъ, ему такъ хотлось, чтобы вс продавали свое имущество, отдавая деньги бднымъ, — «и намъ». Да вдь и въ нашемъ девятнадцатомъ столтіи часто и съ разныхъ каедръ и трибунъ приходится слышать голосъ Іуды, громящій расточительность и возстающій
— Они присутствовали при разставаньи Маріи и Іисуса въ Вианіи, и долго-долго еще ихъ сердца будутъ замирать при воспоминаніи объ этой сцен. Въ этой сцен человческой великой драмы захватываетъ всхъ насъ за живое. Іисусъ идетъ въ Іерусалимъ на страданія и смерть. Инстинктъ Маріи подсказываетъ ей это и она проситъ Его остаться.
— Бдная Марія! Для другихъ Онъ — Христосъ, Спаситель человчества, посланный для искупленія міра. Для любящей Матери Маріи онъ Ея Сынъ: младенецъ, сосавшій ея грудь, крошечный мальчуганъ, котораго она укачивала на колняхъ, чья щечка прижималась къ Ея сердцу, чьи ножонки, топотавшія по половицамъ бднаго домика въ Вианіи, наполняли Ея слухъ сладчайшей музыкой; Онъ Ея мальчикъ, Ея Сынъ; Она хотла бы схватить Его въ свои материнскія объятія и защитить отъ всхъ, даже отъ Неба.
— Никогда, ни въ одной человческой драм, мн не приходилось быть свидтелемъ такой трогательной сцены. Никогда голосъ актрисы (а я видлъ величайшихъ актрисъ, если только есть въ наше время великія), не потрясалъ меня такъ, какъ голосъ Розы Лангъ, дочери бургомистра. То не былъ голосъ женщины, то былъ голосъ Матери, воплотившей въ себ материнское чувство всего міра.
— Оливеръ Венделль Гольмсъ, въ «The Autocrat of the Breatfost Table», если не ошибаюсь, — говоритъ, что ему дважды случалось поддаться обаянію женскаго голоса, — и оба раза это были германскія женщины. Я не удивляюсь этому заявленію добряка-доктора. Я думаю, что человкъ, который влюбится по голосу, убдится при ближайшемъ изслдованіи, что онъ принадлежитъ какой нибудь германской красавиц. Я въ жизнь свою не слыхалъ такой прекрасной усладительной музыки, какъ голосовъ миловидной германской фрейленъ. Чистый, ясный, глубокій, полный нги и ласки, проникающій въ душу, онъ походилъ вроятно на одну изъ тхъ мелодій, о которыхъ грезятъ музыканты и которыхъ они никакъ не могутъ воспроизвести въ этой жизни.
— Когда я сидлъ въ театр, прислушиваясь въ удивительнымъ звукамъ голоса этой крестьянки, поднимавшимся и опускавшимся какъ ропотъ моря, наполнявшимъ огромное открытое зданіе рыдающими звуками, заставлявшимъ трепетать тысячи сердецъ, какъ втеръ заставляетъ дрожать струны эоловой арфы, — мн казалось, что я слышу голосъ «Матери міра», второй природы.
— Они видли Его, какъ и раньше имъ случалось видть на картинахъ, въ послдній разъ въ кругу учениковъ. Но вчера Онъ явился имъ не въ вид нмой, неподвижной фигуры, въ условной, безсмысленной поз, а живымъ, любящимъ человкомъ въ кругу дорогихъ друзей, послдовавшихъ за Нимъ несмотря ни на что, и въ послдній разъ слушавшихъ отъ Него слова наставленія и утшенія.
— Они видли, какъ Онъ благословилъ хлбъ и вино, которое они вкушаютъ въ этотъ день въ память Его.
— Они видли Его агонію въ Гесиманскомъ саду, когда человческая природа возстала противъ страданій. Видли, какъ лицемрный другъ Іуда предалъ его поцлуемъ. Увы! Бдный Іуда! Вдь онъ любилъ Христа, по своему, какъ и вс остальные. только страхъ бдности заставилъ его предать своего Учителя. Онъ былъ такъ бденъ, — такъ нуждался въ деньгахъ! Мы ужасаемся поступку Іуды. Дай Богъ, чтобы намъ не соблазниться на позорный поступокъ за нсколько серебряныхъ монетъ. Боязнь нищеты всегда превращала и будетъ превращать людей въ негодяевъ. Мы рады бы были сохранить благородство, да «по ныншнимъ временамъ» это немыслимо! Будь Іуда состоятельнымъ человкомъ, онъ можетъ быть назывался бы нын Святымъ Іудой, а не проклятымъ Іудой. Онъ не былъ дурнымъ человкомъ. У него былъ только одинъ недостатокъ, — недостатокъ, который всегда отличалъ негодяя отъ святого, — онъ былъ трусъ, боялся бдности.