Дневникъ паломника
Шрифт:
— Но, — отвчаю я Обществу, — я не люблю работать; я не хочу работать. Что я за каторжнивъ, чтобы работать!
— Прекрасно, — отвчаетъ Общество, — не работай. Я тебя не заставляю. только если ты не будешь работать для меня, такъ и я не стану работать для тебя. Не будетъ отъ тебя работы — не будетъ и отъ меня обда, ни развлеченій, ни табаку.
И я ршаюсь быть каторжнивомъ и работать. Общество не заботится объ одинаковомъ вознагражденіи всхъ людей. Его главная задача — поощрять умы. По его мннію, человкъ, работающій только мускулами, немногимъ выше быка или лошади, ну и обращеніе съ нимъ немногимъ лучше. Но лишь только
Конечно методъ, примняемый обществомъ для поощренія умовъ, далекъ отъ совершенства. Его знамя — знамя житейской мудрости. Боюсь, что оно лучше вознаграждаетъ поверхностнаго, трескучаго писателя, чмъ глубокаго, блестящаго мыслителя; а ловкая плутня частенько угождаетъ ему больше, чмъ скромный трудъ. Но его планъ разуменъ и здравъ; его цли и намренія — благія, его методъ, вообще говоря, дйствуетъ исправно, и съ каждымъ годомъ оно умнетъ.
Когда нибудь оно достигнетъ высшей мудрости, и будетъ воздавать каждому по заслугамъ.
Но не тревожьтесь. Мы до этого не доживемъ.
Размышляя объ обществ, я столкнулся съ Б. Въ первую минуту онъ принялъ меня за неповоротливаго осла и сказалъ это, но увидавъ, что ошибся, — извинился. Онъ тоже поджидалъ меня уже нсколько времени. Я сказалъ ему, что занялъ два мста въ курящемъ вагон, а онъ отвчалъ, что сдлалъ тоже. По странной случайности мы заняли мста въ одномъ и томъ же вагон. Я — два мста у оконъ близь двери, а онъ — два мста у оконъ на противуположной сторон. Четыре другихъ пассажира услись по середин. Мы сли у оконъ близь двери, и предоставили остальныя два мста желающимъ. Всегда слдуетъ быть великодушнымъ.
Въ нашемъ вагон оказался удивительно болтливый пассажиръ. Я въ жизнь свою не встрчалъ человка съ такимъ запасомъ скучнйшихъ анекдотовъ. У него оказался другъ, — по крайней мр тотъ господинъ былъ его другомъ, когда поздъ тронулся, и онъ разсказывалъ этому другу разныя исторіи, не умолкая ни на минуту, отъ Лондона до Дувра. Прежде всего онъ разсказалъ длинную исторію про пса. То есть ничего-то не было въ этой исторіи! Просто разсказъ о повседневной жизни пса. Песъ просыпался утромъ, царапался въ дверь, а когда дверь отворяли, онъ уходилъ въ садъ и оставался тамъ до вечера; а когда его жена (не жена пса, а жена господина, который разсказывалъ про пса) выходила подъ вечеръ въ садъ, онъ всегда спалъ на трав; а когда его брали въ комнаты, онъ игралъ съ дтьми, а вечеромъ ложился спать на коврик, а утромъ начиналась опять таже исторія. И тянулась эта исторія около сорока минутъ.
Пріятель или родственникъ этого пса, безъ сомннія нашелъ бы ее крайне занимательной; но какой интересъ она могла представлять для посторонняго человка — для человка, который очевидно не былъ даже знакомъ съ этимъ псомъ — ршительно не понимаю.
Сначала другъ старался выражать участіе и бормоталъ: — Удивительно!.. — Представьте!.. — Курьезно!.. — или поощрялъ разсказчика восклицаніями въ род: — Неужели?… — Ну, и что-жь?.. или… — Такъ это было въ понедльникъ? — но подъ конецъ почувствовалъ повидимому ршительную антипатію въ псу и только звалъ, когда о немъ упоминалось.
Право, я кажется даже слышалъ, надюсь, впрочемъ, что мн только показалось — какъ онъ проворчалъ:
— О, чортъ его дери, твоего пса!
Мы надялись отдохнуть по окончаніи этой исторіи. Но мы ошиблись, потому
— Нтъ, я вамъ разскажу исторійку еще занятне…
Признаться, мы поврили. Еслибъ онъ посулилъ намъ исторію скучне, нелпе предыдущей, мы бы усомнились; но намъ такъ хотлось врить, что онъ разскажетъ что нибудь позанятне.
Оказалось, однако, что новая исторія только длинне и запутанне старой, а ни крошечки не занятне. Это была исторія о человк, который сажалъ селдерей; а потомъ оказалось, что его супруга была племянницей со стороны матери господина, который устроилъ оттоманку изъ стараго сундука.
Въ середин этого разсказа другъ окинулъ вагонъ отчаяннымъ взоромъ, который говорилъ:
— Мн ужасно жаль, господа; но право я не виноватъ. Вы видите, въ какомъ я положеніи. Не браните меня. Мн и безъ того тяжко.
Мы отвчали ему сострадательными взглядами, въ которыхъ онъ могъ прочесть:
— Не безпокойтесь, милый человкъ. Мы видимъ, каково теб приходится. Мы рады бы были помочь теб.
Наше участіе нсколько утшило бднягу и онъ покорился своей участи.
Въ Дувр Б. и я бросились со всхъ ногъ на пароходъ и поспли какъ разъ во время, чтобы занять дв послднія каюты; чему были очень рады, такъ какъ ршили хорошенько поужинать и завалиться спать.
— При перезд черезъ море, — говорилъ Б., — самое лучшее спать, и проснуться уже на томъ берегу.
Поужинали мы вплотную. Я объяснилъ Б. теорію балласта, развиваемую моимъ другомъ-мореплавателемъ, и онъ согласился, что идея кажется весьма разумной. А такъ-какъ цны на ужинъ опредленныя, и можно сть сколько влзетъ, то мы ршили серьезно примнить въ длу эту идею.
Посл ужина Б. разстался со мной, — нсколько внезапно, какъ мн, показалось; а я выбрался на палубу. Я чувствовалъ себя не совсмъ-то ладно. Я не важный морякъ, что и говорить. Въ тихую погоду я могу фанфаронить, покуривать трубочку и разсуждать съ любымъ матросомъ о приключеніяхъ, будто бы испытанныхъ мною на мор. Но когда втеръ начинаетъ «крпчать», какъ выражается капитанъ, я чувствую себя не въ своей тарелк и стараюсь уйти подальше отъ машины съ ея вонью и отъ общества людей съ дешевыми сигарами.
Тутъ былъ какой-то господинъ, курившій замчательно тонкую и ароматичную сигару. Я увренъ, что она не доставляла ему никакого удовольствія. Совсмъ не похоже было, чтобъ она доставляла ему удовольствіе. Я увренъ, что онъ курилъ ее просто изъ желанія показать, какъ онъ хорошо себя чувствуетъ, и подразнить тхъ, кто чувствовалъ себя не хорошо.
Есть что-то до безобразія оскорбительное въ человк, который чувствуетъ себя хорошо на борту корабля.
Я самъ далеко не безупреченъ, когда чувствую себя въ своей тарелк. Мн мало того, что я здоровъ, я хочу, чтобы вс видли, что я здоровъ. Мн кажется, что я заболю, если всякая живая душа на корабл не узнаетъ, что я здоровъ. Я не въ состояніи сидть спокойно и благодарить судьбу, какъ подобало бы разумному человку. Я похаживаю по палуб, съ сигарой въ зубахъ разумется, и поглядываю на тхъ, кто чувствуетъ себя плохо, съ кроткимъ, но сострадательнымъ изумленіемъ, точно недоумваю, что это такое и какъ они дошли до того. Это очень глупо съ моей стороны, — согласенъ; но не могу удержаться. Должно быть человческая природа подстрекаетъ даже лучшихъ изъ насъ къ такимъ поступкамъ.