Дневник Жеребцовой Полины (часть вторая, Чечня, 1999-2002гг.)
Шрифт:
Утром встали в семь часов. Попили чай с лепешкой и пошли в сторону госпиталя на мою операцию. Но, когда мы уже прошли большую часть пути, оказалось, что русские военные перекрыли дорогу. Заявили:
— Сегодня проход закрыт! На весь день! Без возражений! Пошли прочь…
Пришлось поворачивать.
Я в душе даже обрадовалась неожиданной отсрочке.
Продолжаю.
Я в аду!
Началось все с того, что я услышала оглушительный мат, и мама, подбежав, меня ударила, продолжая
— Что случилось?
Она принялась лупить меня веником и заодно пояснила:
— Ты вчера делала на столе лепешки и не убрала за собой муку!
Но я вчера делала лепешки не на столе, а подстилая на стол бумагу…
Значит, муки там быть не может!
Я пошла, посмотреть на стол: там, правда, есть пятна от чая, но муки нет.
Я взяла тряпку и вытерла стол.
— Ты подняла такой скандал вместо того, чтобы вытереть его? — спросила я, ее.
— Ах ты, тварь… — раздалось в ответ, и, схватив нож, она кинулась ко мне.
На меня вдруг такое равнодушие нашло от человеческой подлости, что я совершенно спокойно стояла и смотрела на нее с ножом. Она постояла так немного и отошла…
Пока я мыла тарелки в тазу, мама примостилась рядом, сложив на груди руки, как полководец, и кричала, что ненавидит меня за мою внешность (!), за мой голос(!) и вообще за все…
Я ее, молча, слушала и совсем не уловила тот момент, когда она этим воспользовалась и, подкравшись, со всей силы ударила меня по лицу.
Я ее оттолкнула от себя со словами:
— Я тебя слушаю, как дочь, а ты!
Это ее разозлило еще больше, и она продолжила меня лупить, не переставая выкрикивать ругательства.
Мне опять пришлось бежать.
Я даже на несколько минут выскочила под обстрел, с мыслью, что тут мне и настанет конец… Но потом вспомнила о тебе, Дневник, одумалась и зашла обратно.
Мамаша кричала, что смерть — избавление! От голода и болезней. Избавление от недостатков и пороков! У нее случилась истерика!
Она говорила чужим, незнакомым голосом:
— Не могу видеть людей… Никого! Никаких!
Твердила, что хочет в лес или на остров.
Туда, где цветы, деревья и ласковые звери, песок, вода.
И главное — нет людей!
А у меня после всего еще сильнее заболели сердце и печень. Я еле двигаюсь. Сил нет!
Очевидно, в госпиталь мы поплетемся завтра…
Царевна
18 февраля 2000 г
Утро.
Солнце. Тает снег. Настоящий весенний день!
Я сделала зарядку: дышала по системе йогов.
Для такой жизни нужны крепкие нервы…
Я выполнила свои самые любимые
Страх словно рассыпался и пропал…
Потом мы выпили чай с кусочком обгоревшей лепешки без масла.
Я еле-еле прожевала ее, позавчерашнюю. Вчера не пекли…
Лепешка твердая, как обувная подошва.
Я взяла свою палку-клюку.
Пора в путь!
Будур
19 февраля 2000 г
Вчера, 18 февраля, мне сделали операцию.
Врачи снова «фотографировали» мою ногу. Сделали метки-ориентиры зеленкой.
Вокруг стреляли, где-то шел бой…
Я чувствовала только уколы, их было 14-ть. «Блокада из новокаина».
Но мне было больно, и я кричала. Поэтому, помучившись, не удалив осколок и разрезав ногу в нескольких местах, врачи МЧС все-таки решились на полный наркоз.
Они боялись делать его первоначально из-за сердца, думали, что оно не выдержит…
Операция длилась около двух часов.
Пока меня готовили к наркозу, я познакомилась с худенькой красивой медсестрой Наташей и моим хирургом Сулейманом — Бауди.
Он доктор из девятой московской больницы.
Врач — чеченец. Медсестра — русская. Оба из Москвы.
Единственное, что оказалось плохо, — я требовала свой большой осколок.
Но его мне не дали. Зато дали справку о ранении с печатью МЧС.
Потом нам немножко повезло: машина «Скорая помощь» везла какую-то старую женщину в город Моздок, в госпиталь. Больную спасали.
Врачи на ходу делали ей уколы, давали кислород. Поэтому на обратном пути машина подвезла нас ближе к дому. Высадили за три квартала — дальше машина не могла проехать из-за завалов — дома ведь разрушены.
Мы передохнули на скамье, под горячим солнышком и поплелись домой.
Доктора предупредили:
— Через день следует приходить, менять повязку!
Дали салфеток и бинтов. Бесплатно!
Сказали:
— На случай боев, если не сможете добраться к нам.
К ночи обезболивание ушло. Горели раны! Я принимала лекарство баралгин.
Мама одна пошла за кашей. Она попросит для меня питание — домой.
Доктора дали справку. Высказали предположение:
— Возможно, порцию для дочери увеличат.
Я читаю и жду маму. Есть не хочу. Тошнит после наркоза. Но мне все равно интересно, что маме дадут и сколько?!
Вечер.
Все в порядке. Мама пришла. Еда еще теплая. Можно не греть.
Бабушкам мы дали в честь моего выздоровления какао с молоком, а соседу Валере — немного каши на тарелке.
Будур
<