Дневник Жеребцовой Полины
Шрифт:
Мама проводила соседок и моего веселого друга.
Автобус сегодня должен был подъехать к 07:00.
Он задержался на час. Мама помогла нести одеяла, подушки. Рискуя жизнью, она возвращалась домой, через пустырь, под обстрелом. Я молилась за маму. У меня был шанс остаться полной сиротой. Неожиданно в мое одиночество постучался Аладдин. Спросил:
– Все ли в порядке?
Бросил в меня пачкой печенья.
Сообщил:
–
И добавил:
– Раз ты не уехала, я буду к вам заходить! Не грусти!
Сегодня у нас хлеба нет. Продуктов — тоже.
Ближе к вечеру я и мама сходили на рынок. Ничего не купили, кроме пакета риса.
У продавцов были сигареты и шоколадки. На рынке женщины рассказали: в 15:00 обстреляли автобус с беженцами. Автобус направлялся в Ингушетию.
Продавщицы назвали данные этой трагедии: сорок человек убито, четверо получили ранения.
Господи! Как там наши?
Полина.
30 ноября 1999
Вчера вечером пришел Аладдин. Он сообщил:
— Джинн потерялся!
Признался, что они поссорились.
Объяснил мне причины:
— Джинн не должен был говорить с тобой. Ты — с ним.
Аладдин был злым и растерянным. Вдруг он сообщил мне и маме, что много думал и решил:
он не станет портить мою жизнь. Но он очень хочет сейчас, в войну, жениться!
Его спутницей станет взрослая женщина. Которая была замужем. В случае его смерти такой жене не так страшно остаться одной, как это было бы мне. Я спокойно выслушала этот сумбур. Однако мое сердце мгновенно стало тяжелым, как камень. Итак, на взрослой женщине. Как оказалось, мы ее знаем.
– Кусум! — сразу сообразила моя мама.
Аладдин кивнул. Но имени жены не произнес.
Попытался объяснить:
– Она — мать моего друга. Дважды была замужем. Эта женщина старше меня, как в книге о Пророке Мухаммеде. Я ходил к ним в дом. То, что Кусум влюблена в меня, — моя вина!
А ее сын — твердит о тебе. Говорит — будет жив, придет за тобой! Получается некрасиво! Нечестно! Кусум религиозна! По мнению общих знакомых, наш брак — проверка веры!
Я твердо ответила:
– После таких действий ты меня не увидишь! Чужой муж нам в доме не нужен!
Мама одернула меня:
– В это жуткое время о нем будут заботиться! Ты должна понять: у него в детстве был интернат, голод, холод. Наконец появится семья. Не думай о себе.
Царевна.
3 декабря 1999
10:00
Бомбят самолеты. Уже сорок минут! Лежим с бабушками Ниной и Стасей в нашей нише, на полу. Бомбят с раннего утра. Нам не дают передышки.
Сегодня, день рождения Аленки.
Я думаю о ней.
Где она?
Скитается по глубинкам России.
Но хотя бы не здесь, где повсюду смерть.
Я лежу с подушкой на голове от возможных осколков и пишу.
Мне трудно дышать — так болит моя душа.
Город бомбят с 08:00.
Сейчас 13:30.
У меня на руке часы.
Идет обстрел нашего района сразу из нескольких видов оружия.
Мы так привыкли, что спим или читаем в коридорной нише.
Постоянно хочется есть.
И страшный холод.
Патошка-Будур.
4 декабря 1999
Бомбят мало. Больше бьют по нашим домам из орудий.
Появились боевики. Скромные парни-крестьяне. На русском языке говорят с акцентом.
К бабушкам постучали, спрашивают:
– Дадите мыло? Не хотим сами лазить.
Представились. Они — из Наурского полка. Будут ходить в наш двор за водой, в пожарные колодцы. Обосновались в здании Института, за пустырем. Сказали, что здесь прикрывают вывоз раненых. Боевики притащили легкую пушку. Поставили ее у нашего подъезда. Пальнули! Все женщины, и я с мамой, собрались и группой, без мужчин, подошли к ним. Попросили:
– Уходите! Из-за вас наши дома разобьют. Вы в воздух стрельните, между зданиями, а в ответ — прицельный огонь. Из орудий! Или бомбы. По нашим домам! У нас старики, больные и дети!
Боевики поняли. Сказали:
– Подойдите к командиру. Мы сами не решаем.
Все дружно пошли. Командир разрешил им отойти от наших домов.
А боевики пообещали:
– Разрядим пушку и уйдем. Заряженную тащить нельзя!
Ушли.
Всего их было пять-семь человек. В другие дни мы видели, как эти парни таскают свою пушку-игрушку с места на место. По брошенным садам, по пустырю. Они делали вид, что их много. Вызывали огонь на себя. Стреляли в пустое небо, задрав ствол своего мини-орудия перпендикулярно к земле.