Дневник. Том 1.
Шрифт:
свирели Домье, слабоумные песенки, выкрикиваемые в эпилеп
тическом восторге, — вот Опера проходимцев: «Альказар»! *
9 апреля.
Сегодня вечером, пообедав, еще за столом, мы беседуем друг
с другом после нескольких дней глубочайшей печали. Одна за
другой возникают у нас обоих эти мысли и тут же слетают
454
с уст. Наша скрытая рана — неутоленное и уязвленное литера
турное честолюбие и вся горечь
за которого вам больно, если какая-нибудь газета не упомянет
о вас, а если упомянет о других, — вы приходите в отчаянье.
Вся наша жизнь отдана литературе, а свободное время, пе
рерывы в работе мы заполняем, хотя и не целиком, прибегая на
худой конец к собиранию коллекций: это нас занимает, но не
поглощает.
Нежность, таящаяся в нас, остается без исхода, без удовле
творения. Нам недостает двух-трех милых семейных домов, где
мы могли бы дарить, раздавать, изливать все то, чего мы не
даем любовнице, — ибо ей мы даем всего лишь привязанность,
рожденную привычкой. Ведь, по сути дела, мы не два человека,
мы не составляем общества друг для друга; мы одновременно
страдаем от одних и тех же приступов слабости, от одних и тех
же неудач, от одних и тех же недугов; мы составляем единое
существо — одинокое, тоскующее, болезненное!
Неуклонно проявляется у обоих жажда развлечений, стрем
ление к удовольствиям. У старшего из нас такое стремление
ослабляется нерешительностью в подобных делах, ему необхо
димо, чтобы кто-либо другой увлек его с собою. У младшего
постоянное стремление к удовольствиям, чаще всего подавляе
мое, свидетельствует о том, что он провел свою юность безра
достно. Но у нас обоих всему мешает отсутствие предприимчи
вости, житейской сноровки, какая-то робость в обращении с
женщинами, неуменье отдаваться веселым прихотям фантазии.
Поэтому-то и нет у нас вкуса к жизни, и нас непрестанно одо
левает отвратительная скука существования. Мы принадлежим
к тем людям, кого отвлекает от самоубийства только творчество
и родовые муки их мозга. <...>
10 апреля.
Едем осматривать Сен-Дени. Бывают монархии, которые не
годятся для живописи на стекле: Луи-Филипп и его супруга на
витраже — это сама Буржуазия в нимбе! < . . . >
Понедельник, 11 апреля.
< . . . > Этот Делакруа, пресловутый художник выразитель
ности, — совсем не выразителен, он передает только движение.
Как и у Пуссена, у него нет
что-нибудь, нет ни одного одухотворенного лица. Фигуры на
его полотнах возвращают нас даже не к обобщенному изобра-
455
жению страстей, как у Лебрена *, а к некоей безликости искус
ства Эгины *. Он будет пользоваться успехом лишь у людей,
лишенных вкуса и самостоятельности суждения. Его так назы
ваемая слава в том, что он якобы продолжил традиции вели
кой школы, именуемой школою исторической живописи, — ма
жет огромные эпилептические картины, пользуясь палитрой
Рубенса и Веронезе.
Лег с мигренью; шумы, далекие предметы преображаются,
поэтизируются, воспринимаются сквозь легкий полусон. Вода,
которой моют коляски во дворах, журчит свежо и радостно, как
струи каскадов в бассейнах Альгамбры.
Больно видеть, каким мелким делают Гаварни его заботы
буржуа — собственника, общество двух глупых женщин, кото
рые за ним ухаживают, и чтение бульварных газетенок. Можно
подумать, что в этом кроется жестокая ирония: ему мстит все,
что он подверг осмеянию, — собственность, женщина и газета.
Среда, 13 апреля.
< . . . > Из всей современной живописи картины Декана по
крываются самой красивой патиной и, пожухнув, приобретают
вид старых шедевров.
17 апреля.
У нас странная жизнь, раздвоенная, разделенная между
изысканным прошлым и отвратительным настоящим. И вот,
после хлопот с аукционистами по поводу рисунков Гравело, мы
изучаем рождение цезаризма.
21 апреля.
Едем обедать к Готье. Его дом — нечто вроде жилища ху-
дожника-мастерового. Одно из тех неуютных обиталищ, где не
достаточно устойчивая мебель выводит из равновесия и вас.
Стулья — на трех ножках, камины чадят, обед запаздывает,
а Гризи беспрестанно ворчит. Дочери говорят только о китай
ском языке, который они изучают. Ну, а сам Готье парит в
мире своих фраз.
После обеда он читает нам отрывки из книги Гюго *. Она
сбила его с толку, он не знает, что в ней хорошо, что плохо.
«Это — исполин, которому некуда девать силу, — говорит он
нам, — это кошмар титана». Нам фразы Гюго показались уже
456
не фразами, но аэролитами: некоторые из них падают с солнца,
другие — с луны.
Там был один буржуа, бывший романтик, в былые времена