Дневник. Том 1.
Шрифт:
только!
Вот три вещи, разорительные для всех и отсутствие которых
позволяет богатеть: жена, ребенок, земельная собственность.
5 июля.
Поднимаемся по лестнице с деревянными перилами на чет
вертый этаж старого дома — дома какого-то бывшего парламен
тария, — на улице Сен-Гийом, в глубине острова Сен-Луи,
в этом квартале Парижа, до сих пор оставшемся провинциаль
ным. Войдя в большую комнату с
стаем там старика, при виде которого вспоминается прекрас
ный, тонкий и благодушный профиль Кондорсе, запечатленный
Сент-Обеном. Это — г-н Вальферден. Вот он, среди барометров
и полотен Фрагонара, составляющих всю его жизнь, — больной,
страдающий, измученный астмой, еле живой, но еще находя
щий в себе силы подвести нас к картинам и своим слабым голо
сом благоговейно сказать им последнее прости. В глубине
алькова — его кровать, вокруг которой повсюду висят и теснятся
сепии Фрагонара, чтобы, проснувшись при свете ночника, кол
лекционер мог бросить на них первый взгляд и улыбнуться,
несмотря на лихорадку и бессонницу. В любителе чувствуется
знаток; и всегда на его устах — похвала уравновешенности дви
жения у Фрагонара: «Это — художник динамичный!» < . . . >
Трувиль, 10 июля.
< . . . > Историю можно было бы назвать Летописями жесто
кости человека по отношению к самому себе пли к другим.
Ничего, кроме войны, то есть смерти, или религии, то есть
умерщвления, — зла приносимого самому себе или другим. Го
мер или «Рамайяна».
Торговля есть искусство злоупотреблять необходимостью
или потребностью в ком-нибудь или в чем-нибудь.
468
19 июля.
В этот вечер солнце похоже на вишневую облатку для кон
вертов, наклеенную на жемчужные небо и море. Только
японцы отважились в своих альбомах с картинами отразить эту
странную игру природы.
23 июля.
Книга при своем появлении никогда не бывает шедевром:
она им становится. Гений — это талант умершего человека.
26 июля.
В этот вечер мутная голубизна неба теряется на горизонте
в оранжевой полосе, которая постепенно подергивается бледной
синевой. На эту синеву наложены неподвижные крупные пятна
облаков, подобные чудовищам, вырезанным из черной бумаги,
и китайским драконам, изваянным из дерева лиственницы. Ка
жется, что на это небо Доре уронил свою чернильницу и при
хотливые пятна своих гравюр. <...>
27
В Казино.
Под круглой шапочкой — диадемой из павлиньих перьев,
где сине-зеленый цвет обрамлен зеленовато-золотым, под этим
радужным венцом, — головка яркой блондинки с розовато-про-
зрачной кожей; на шее — небрежно повязанная муслиновая
косынка с кружевами; затем какая-то курточка из белой фла
нели, расшитая голубым сутажом. Это мадемуазель Декан,
дочь художника.
У всех женщин лицо наполовину скрыто черной кружевной
вуалеткой, узкой, как полумаска, чем еще подчеркивается
дразнящая прелесть улыбки, меж тем как лоб и глаза остаются
в прозрачной тени. У некоторых волосы придерживаются сзади
плетеными сеточками из кораллов. Платья подобраны, закреп
лены округлыми сборками при помощи розеток из лент, отчего
юбки становятся короче, открывая щиколотки. Затем — тяже
лые ожерелья из янтаря, горного хрусталя, серьги, как у тор¬
говки с Центрального рынка, все побрякушки взбесившейся
моды; большие белые трости в стиле Троншена, маленькие
мужские шляпы, красные манто, ботинки желтой кожи с бу¬
бенчиками, броская пестрота шотландских тканей, карнавал
469
утренних нарядов, в котором отразилось все — от Востока до
Пиренеев, от Шотландии до Черкесии, от салона до театра. И во
всем этом — яркая доминанта красного и белого, так красиво
выделяющегося то здесь, то там на фоне желтого пляжа, зеле
ного моря, синего неба.
Какой превосходный материал для художника светской
жизни, если б XIX век породил хоть одного такого! <...>
Давешнее свечение моря в темноте. Волны вдруг вспыхи
вают, как огни рампы, образуя целые лестницы света, и мед
ленно расстилаются по всей кромке пляжа, точно широкие
оборки газовых юбок взметают с песка алмазную пыль.
В литературе хорошо изображено только виденное пли вы
страданное.
6 августа.
Величайшее несчастье — родиться, как мы, в этот век, не
кстати, на перепутье между двумя эпохами: ведь мы взращены
И вскормлены идеями разума, рассудительности, здравого
смысла наших родителей — того вечно сомневающегося здра
вого смысла, что всегда говорит «нет» чужому мнению. Из-за
этого старозаветного воспитания мы привносим во все явления
жизни неуверенность, робость, колебания, несвойственные ны