Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

руку, холодную, как колодезная веревка. Актеры располага

ются на диванах, стульях и креслах в скучающих и утомлен

ных позах. Но мы решили, несмотря ни на что, прочесть эту

заранее обреченную пьесу так, чтобы она как можно глубже

запечатлелась у них в памяти. И совершенно хладнокровно,

совершенно владея своим голосом, так же спокойно, как если

бы я читал у себя в комнате, с полнейшим и высочайшим пре

зрением к тем, кто меня слушает,

я не спеша читаю, в то время

как Коклен рисует карикатуры и подталкивает локтем Брес-

сана, чтобы тот посмотрел на них. Однако же остальные —

Ренье, Гот, Делоне — слушают пьесу и, кажется, заинтересо

вались ею. Этих людей, которые знают Революцию только по

Понсару *, несколько поражает настоящая, историческая Ре

волюция.

Тьерри все время сидит, прикрыв лицо рукой, и слушает

так, как будто его подвергают пытке, а в перерыве между ак

тами вполголоса переговаривается о чем-то с актерами. Перед

третьим актом, который мог бы стать для Делоне очень выиг

рышным, Тьерри надолго задерживает этого актера у камина,

как бы предостерегая его от искушения голосовать за пьесу.

Я бесстрашно продолжаю читать. И понемногу пьеса приковы

вает внимание слушателей; они то и дело взглядывают на мо

его брата расширенными от удивления глазами, словно спра

шивая себя, не имеют ли они дело с талантливыми безумцами.

Чтение заканчивается на страшных словах, которые мне позво

лительно назвать великолепными, поскольку я заимствовал их

у кого-то: «Едем, мерзавцы!» *

Раскрываются двери кабинета Тьерри, до тех пор запертые

на ключ. Ни споров, ни обсуждения; не раздается ни одного

голоса, мы слышим только, проходя мимо, как падают шарики,

и видим, через полуоткрытую дверь, ведущую в коридор, как

весь комитет, торопливо шагая, обращается в бегство. Почти

584

сразу же дверь снова открывается: появляется Тьерри с видом

более чем когда-либо сокрушенным, словно священник, входя

щий в пять часов утра в камеру осужденного на смерть, и гну

савит:

— Господа, к сожалению, должен сообщить вам, что ваша

пьеса будет принята только в том случае, если вы внесете в

нее исправления.

— Ну, конечно! Мы так и думали...

Посещение комитета уже заранее подготовило нас ко всем

махинациям Тьерри, который, разумеется, показал нашу руко

пись Дусэ и получил распоряжения от цензуры, а потом воз

действовал на свой комитет и, как всегда, при помощи своих

подлых интриг и поповской вкрадчивости, заставил его посту

пить по-своему.

— Пьеса, конечно, талантливая...

Но нам всем показалось,

что ставить ее до такой степени опасно...

Мы оборвали эти соболезнования, попросив его отослать

нам нашу пьесу.

23 марта.

<...> Флобер? Да это нормандский дикарь *.

Альфонс * сказал мне на днях, что Эжен, тот, что проиграл

шестьдесят тысяч франков, сейчас хлопочет о месте и, веро

ятно, получит его. Какое же место наше правительство может

дать человеку, который был занят только карточной игрой и

проститутками? Место литературного цензора, обязанного су

дить о нравственности произведений, ставить штампы на

книги, благонравные с точки зрения Семьи, Религии, Порядка

и Собственности.

До сих пор еще не было таких богаделен для разорившихся

прожигателей жизни. А самое смешное — это то, что, поскольку

он почти буквально не способен, что называется, писать, его

жена — синий чулок, от которого несет провинциальной зат

хлостью, — будет вместо него прочитывать книги, составлять

донесения и заниматься постыдным, почти полицейским реме

слом в комиссии по сбору сведений! <...>

2 апреля.

<...> Я прочел, что в Мичигане выпал черный снег. От

этого можно с ума сойти — настоящий снег из мира Эдгара

По! < . . . >

585

5 апреля.

<...> Кто знает, быть может, наш талант это сочетание бо

лезни сердца с болезнью печени.

Страстная пятница.

Постный обед у Пайв а. Беседа на религиозные темы; от

бога переходим к астрономии. Некоторых из присутствующих

за столом эта наука сильно утешает и подбадривает. Нам ка

жется, что пространство — это странное утешение. Напротив,

бесконечность миров повергает нас в бесконечное недоумение.

Если в самом деле существует бесконечность, то что же такое

человек? Ничто! Представьте себе клеща-кровосмесителя,

клеща-преступника! < . . . >

14 мая.

Вот в какой обстановке Мария на этой неделе принимала

ребенка. Это было в верхней части бульвара Мадженты, в бара

ках, где живут самые жалкие бедняки Парижа (и кто же сдает

им эти бараки? Барон Джеймс Ротшильд!); роженица лежала