Дневник. Том 2
Шрифт:
Вторник, 24 марта.
Что за ум у Метерлинка — взбитый, как пена! В «Сокро
вище смиренных» * уже не идеи, а лишь некий туман, некие
пары идей.
Среда, 25 марта.
Как это прекрасно: две магнолии, усыпанные огромными
белыми цветами, создающими молочный свет вокруг айвы,
стоящей между ними, которая так и пылает алыми цветочками!
Суббота, 28
Служащий Надара приносит серию фотографий, снятых им
с меня во время представления «Манетты Саломон».
Жорж Леконт приносит свою «Испанию» *, книгу с лест
ным посвящением мне за «прекрасный урок искусства и
жизни», который я преподал молодому поколению современных
писателей.
Гийом ведет со мной переговоры о маленьком томике, со
ставленном из четырех-пяти биографий, взятых в моей книге
«Несколько созданий нашего времени» *.
Наконец, вечером письмо, в котором Но извещает меня, что
хлопочет о разрешении сыграть в свой бенефис «Девку Элизу»,
с уплатой ей денег сразу после спектакля; и мысль о том, что
бедняга живет в беспросветной нужде, побуждает меня напи
сать резкое письмо Ажальберу, осуждающее Буржуа *, этого
министра-радикала, сутенера цензуры.
Понедельник, 6 апреля.
Утром вместе с небольшим пакетом получаю письмо, дати
рованное: Москва 18/31 марта. Пишет незнакомая русская
628
дама, она спрашивает, когда появится следующий том моего
«Дневника», и выражает свою признательность за удоволь
ствие, которое доставляют мои книги, за «приносимое ими
благо». Мало того, в качестве поздравительной пасхальной от
крытки она прислала мне небольшой рисунок, сделанный ру
кой ее дочери: вид на Кремль из большого окна ее гостиной —
Кремль весь в снегу, виднеющийся сквозь поставленные на по
доконник цветы.
Среди всех разносов, нападок, брани, клеветы, которыми
осыпают меня соотечественники, это милое выражение симпа
тии, пришедшее из чужой страны, — словно капля радости в
моей многострадальной литературной жизни.
Антуан приходит ко мне по поводу постановки «Девки
Элизы» в бенефис Но; он весьма отрицательно относится к
этой мысли, говорит, что дело серьезное, что следует приберечь
пьесу в интересах Ажальбера, которому позднее, при удачных
обстоятельствах, постановка могла бы принести и деньги и из
вестность. <...>
Воскресенье, 12 апреля.
Сегодня между завсегдатаями моего Чердака идет несколько
возбужденный
ния Доде в Академию * и одновременно об этом его путешест
вии в Италию, которое, как мне с самого начала казалось, он
предпринял, чтобы, оставаясь в тени, дать потихоньку созреть
делу.
Ренье, отлично информированный и, по-видимому, получаю
щий сведения от Эредиа, который, по-моему, является глаша
таем и распространителем брюнетьеровского плана, говорит
о какой-то очень сложной комбинации, которая позволила бы
пропустить выборы 21 мая и дала бы Доде уверенность, что
через три месяца он будет избран девятнадцатью голосами.
И, рассказывая об этом академическом заговоре, Ренье при
водит уничтожающие слова одного из правых, не простившего
«Королей в изгнании»:
— Вы, конечно, проголосуете за? — спросили его.
— Да.
— А почему?
— Потому, что в этот день он себя обесчестит.
Тут Роденбах восклицает: «А его письмо!.. Будь оно на
писано в молодости... но он написал его в сорокапятилетнем
возрасте, когда пора отдавать себе отчет в своих словах и по
ступках!»
629
Все собравшиеся сегодня у меня полны какого-то презри¬
тельного негодования: сдерживаться их заставляет лишь моя
дружба с Доде.
Да, дружба мешает мне говорить; но действительно, эти
выборы принесут ему лишь удовлетворение грошового тщесла
вия, а каких упреков в беспринципности будет это ему стоить
в будущем и к какому унижению человеческого достоинства
приведет это ничтожное возвышение!
О, бесспорно, втайне он жаждет этого мундира, этой неле
пой шпаги! Теперь я вспоминаю, как он был недоволен ин
тервью, в котором я заявил, что ни Доде, ни я не встанем по
перек дороги Золя на выборах в Академию. В другой раз, по
мнится, он уговаривал меня вступить в Академию, твердя, что
стоит мне молвить словечко... и что свое избрание он не мыс
лит без моего.
И к разочарованию, вызванному непомерным честолюбием
этого человека, примешивается грусть из-за сообщения в ут
реннем выпуске «Журналь» о том, что, находясь в Венеции, он
заболел.
Право же, я убежден, что ныне среди литераторов только
меня, меня одного не прельщают лавры академика.
Четверг, 16 апреля.
<...> У Бинга — выставка картин, рисунков, гравюр и
офортов Луи Леграна.
Самое интересное на этой выставке — гравюры, изображаю