Дневник. Том 2
Шрифт:
Забавно, что в буржуазно-светских пьесах этот директор не
боится наготы и в «Кутилах» * раздел — прости его господь! —
женщин своей труппы почти догола! А в мою пьесу, где нагота
требуется с литературной и художественной точки зрения и
где натурщица предстает перед публикой в сорочке и юбке, мне
запрещается даже вставить рассказ о наготе Манетты, которая
своим гибким телом создает дивные статуи, живущие лишь
мгновение. < . . . >
Суббота, 15
<...> В сущности, из-за несостоятельности Канде и чрез¬
мерной значительности, которую напускает на себя Галипо,
«Манетта Саломон» становится немного похожа на комедию,
на фарс, и критика будет рассматривать ее как водевиль, вы
шедший из-под пера бездарного писаки и проникнутый за
тхлым духом прошлого; этого не случилось бы, если бы рядом
с Галипо играл романтический любовник, пылкий актер соро
ковых годов.
В конце репетиции Порель сообщает мне, что премьера на¬
значена на 27 февраля.
Понедельник, 17 февраля.
Сегодня очень плохое впечатление от репетиции. Мейер
протестует против длинного монолога о посетителях выставки.
Галипо в полном ужасе от обезьяны и заявляет, что она сво
ими выкриками убьет монолог Канде о синагоге.
Роза Брюк в монологе о золотой монете отвратительна.
В довершение всего Kappe, приехавший в театр к последней
картине, находит, что Канде проводит свою сцену с чересчур
наигранным драматизмом, — и это действительно так.
По выходе из театра попадаю на Бульваре в гущу толпы,
одержимой животным весельем. Женщины в каком-то опьяне
нии бросают горстки конфетти в лица незнакомых мужчин и,
кажется, готовы позволить им любую вольность.
Ох уж этот карнавал! Мимолетное воскрешение давно забы
того обычая! А конфетти, да разве же это французское развле
чение, — развлечение цивилизованной нации!
626
Вторник, 25 февраля.
В душе сменяют друг друга сумасшедшая надежда и дурац
кое разочарование, и в памяти возникают обрывки каких-то
воспоминаний, которые находишь то возвышенными, то глу
пыми.
Садясь в вагон, покупаю «Эвенман», где нахожу уничто
жающий разнос гонкуризма; * по мнению автора статьи, у нас
нет никакого, совсем никакого таланта, а если и есть самая
ничтожная малость, то она будто бы целиком принадлежит
моему брату. Эта статья не застала меня врасплох, я ее ожи
дал.
Мне решительно
1830 года надеваются на людей 1860 года. Я нахожу, что, когда
время действия не отделено от нас по крайней мере столетием,
такого рода костюмы придают актерам карикатурный вид,
сходство с ряжеными на карнавале.
Последняя репетиция идет хорошо, я чувствую учащенное
биение пульса, и от этого нахожусь словно в легком опьянении,
как вдруг Порель, наклонившись ко мне, говорит: «Черт по
бери! Канде сорвал себе голос!» А я этого и не заметил.
Обед у Золя в честь Беэна, который не пришел, конечно,
из страха, что о нем напишут в газетах.
Когда я мыл руки в роскошной умывальной комнате Золя,
он сказал мне, что ему осталось написать только последнюю
главу «Рима» — дело каких-нибудь двух недель. Тогда он смо
жет целиком отдаться кампании, начатой им в «Фигаро» *.
«Это меня развлечет, — говорит он, — статья — это дело трех
часов... но я предпочитаю работать над каждой по два дня...
Я хочу снова заняться вопросом о молодых и сочинить что-ни
будь одновременно и смешное и смелое... Да, да, есть некото
рые люди, которых я хочу разругать, но... но... (В его глазах
появляется тревожный блеск.) Но следовало бы их разругать,
не называя имен, потому что, не правда ли, мой добрый друг,
назвать их — значит создать им рекламу». Что вы скажете об
этом памфлетисте нового типа, воюющем с анонимами, то есть
с пустотой?
За обедом, как обычно в этом доме, где вас всегда хотят
поразить чем-то новым, подают мясо кенгуру — оно похоже на
плохую косулю и уже ничем не лучше оленины; оно напоми
нает мне тощую конину времен Осады.
О, этот дом, не знающий уютного огонька в камине, дом,
где болят глаза от электрического освещения, где промерзаешь
40*
627
насквозь, оттого что двери распахнуты настежь, дабы можно
было видеть расставленные на лестнице саркофаги — сарко
фаги римских лавочников — и топорные барельефы, пригодные
разве что для украшения часовни в приюте для слепых!
Среда, 11 марта.
Маленький Жюлиа сообщил мне, что читал в «Меркюр де
Франс» манифест Гурмона *, где тот заявляет, что ему приходи
лось не раз критиковать Дюма и Золя, но что один из ста
риков, уж во всяком случае, пользуется уважением молодежи,
и этот старик — я. <...>