Дневник. Том 2
Шрифт:
сывает свои фаянсовые тарелки.
Суббота, 26 ноября.
Нынче последний день открыты городские ворота. С завтраш
него дня Париж будет кончаться крепостным валом, и Булон-
ский лес окажется за его пределами. Но пока он еще не отрезан,
я хочу провести там весь день.
И вот сегодня, уже с утра, я на опоясывающей лес дороге,
повыше которой стоит человек с подзорной трубой и выкрики
вает:
видно, убедитесь сами, господа!» Шагаю по валежнику, останав
ливаюсь перед грудами песка, перед печами для обжига угля,
над которыми подымаются струйки дыма, перед опустевшими
солдатскими шалашами — чудом мастерства и изобретательно
сти, с дверьми, сплетенными из веток и подвешенными на пет
лях из лиан.
Поминутно приходится перепрыгивать через большие рвы,
через насыпи с фашинами, через баррикады, образующие линии
обороны; я добираюсь до самого начала кольцевой дороги, по
которой выезжали на прогулку коляски, и передо мной, словно
74
в конце этой дороги, открывается Сен-Клу с обгоревшими до
мами и улицами, опаленными языками пламени.
Ворота Кателанского луга открыты. На лужайке расставлены
пушки, и артиллеристы показывают знаками, что нужно прохо
дить не задерживаясь. От Кателанского луга, под зелеными сво
дами прелестной дороги, пробегающей по берегу ручья, я на
правляюсь к Ботаническому саду. Там толпа ребятишек, жен
щин и мужчин ломает и калечит несчастные деревья, оставляя
за собою ободранные стволы, надломленные и скрученные жгу
том непокорные ветви, свисающие до самой земли, — возмути
тельный разгром, красноречиво доказывающий, какою страстью
к разрушению отличаются парижане. Проходящий мимо старик
крестьянин, любящий деревья, как их умеют любить в старости,
только горестно подымает глаза к небу.
На обратном пути я немного утешен видом большого острова,
защищенного кольцом воды и сохранившего в целости и непри
косновенности среди всеобщего опустошения свои кусты, де
ревья, свою английскую опрятность. По берегу озера, столь мно
голюдному когда-то берегу, прогуливается в одиночестве долго
вязый и тощий кюре, читая свой требник.
Спешу вернуться к пяти часам. На лугу, который тянется от
холма Монмартр и до Булонских ворот, расположились лагерем
солдаты. Как красиво это голубеющее скопление людей и ма
леньких белых палаток; и люди и палатки по мере удаления все
уменьшаются, и внизу у подножья холма, среди дыма походных
варилок,
ными человечками и квадратными лоскутками холста; а по сто
ронам, как подпорки для кулис, вздымаются высокие деревья и,
словно в апофеозе перед падением занавеса, вырисовываются
вдали расплывчатые и неясные очертания церкви Сен-Клу.
Бьет пять часов. Спешат, толкаются. Образовался мешающий
движению затор из артиллерийских зарядных ящиков. Невда
леке от меня, на подъемном мосту, какой-то старик с перепугу
падает вниз. Я вижу, как четверо солдат несут его на плечах,
неподвижного, с безжизненно мотающейся головой. У него пере
ломан позвоночник.
Понедельник, 28 ноября.
Сегодня ночью был разбужен канонадой. Поднялся в одну
из комнат верхнего этажа.
На беззвездном небе вырисовываются ветви больших де
ревьев. По всему полукружью от форта Бисетр до форта Исси,
75
словно газовые рожки, вспыхивают маленькие огненные точки и
раздается раскатистый гул. Эти гремящие в ночном безмолвии
голоса смерти волнуют. Вскоре к грохоту металла присоеди
няются вой собак, тревожный людской говор, звонкое петуши
ное пение. Потом все смолкает: пушки, собаки, петухи, муж
чины и женщины — и, прислушиваясь, я улавливаю в насту
пившей тишине только звук далекой-далекой перестрелки, напо
минающей глухой стук весла о деревянные борта лодки.
Какое странное сборище людей бывает в омнибусе! Сколько
всякого военного люда разных чинов в родов оружия! Возле
меня сидит полковой священник-южанин с живым и мягким
взглядом; он мне рассказывает, что с момента закрытия город
ских ворот моральное состояние армии и мобильной гвардии
резко изменилось; причиной деморализации и уныния были
прежде мародеры, проститутки, а иногда и семьи бойцов,
все время переходившие от французов к пруссакам и обратно;
да к тому же солдаты чувствовали вокруг себя измену; те
перь же войска преисполнены доверия и готовы мужественно
сражаться.
Прохожу через Люксембургский сад. Подле большого бас
сейна — подвода с бочками, а у каменного борта собрались
мужчины в одних жилетах и свесились над водой ребятишки.
Подхожу поближе. Какие-то люди, стоя на коленях, тянут ог
ромный невод; своими пробковыми поплавками он задевает ле