Дневник. Том 2
Шрифт:
стся. Мобильная гвардия — та, пожалуй, немного продержится;
моряки постреляют без всякого воодушевления. Вот каково бу
дет сражение, если и вообще-то будут сражаться».
Воскресенье, 13 ноября.
Среди всего, что угрожает сейчас нашей жизни и что ее ско¬
вывает, есть нечто поддерживающее, подстегивающее, даже
заставляющее почти любить ее: это волнение. Ходить под пу
шечными ядрами, отважно пробираться
леса и смотреть, как, например, сегодня, на пламя, вырываю
щееся из домов в Сен-Клу, жить в непрестанной тревоге, по
рождаемой войной, которая тебя окружает, и почти непосред
ственно касается, подвергаться опасности, все время ощущать,
как учащенно бьется твое сердце, — есть во всем этом какая-то
своеобразная прелесть, и я чувствую, что когда этому лихора
дочному наслаждению придет конец, — оно сменится скукой,
просто скукой, самой пресной скукой.
Нынче ночью в морозном и гулком воздухе, среди непре
рывной пушечной пальбы, похожей на дальние раскаты грома
в горах, поминутно проносится вдоль всей линии крепостного
вала протяжный и волнующий речитатив часовых: «Слуша-а-
ай!»
72
Вторник, 22 ноября.
Брожу по Булонскому лесу; тоска, порождаемая войной,
усугубляется еще тоскливостью осенней поры. Густая сетка
дождя прячет неясные очертания далеких холмов; на тусклом
небе время от времени появляется белое облачко — стреляет
пушка одного из фортов; с правого берега Сены, сквозь завыва
ния ветра, доносятся иногда отзвуки ружейных выстрелов.
У меня не выходят из памяти, стоят перед глазами бледные,
ослабевшие, больные солдаты, которых только что провезли
мимо меня.
Никто не гуляет, не бродит по лесу, не слышно даже пти
чьего гомона. Я в полном одиночестве. По унылым засекам я
направляюсь к деревьям, под которыми мы сиживали вдвоем
с ним, под которыми я видел его таким печальным. Они тоже
мертвы, эти деревья. Передо мной участки вырубленного бе
резняка. Своими белеющими пнями они напоминают уголки
кладбища. На пустынной дороге валяются в грязи подошвы от
старой обуви вперемешку с сухими сучьями.
Но вот наконец у каскада я натыкаюсь на разбитый под
деревьями лагерь — скопление лачуг, шалашей и хижин, жи
вописно сооруженных из остатков досок, кусков цинка, еловых
веток и глины, с окнами, в которые вставлены подобранные
где-то куски стекла. «Кофейня Каскада» — приют парижских
новобрачных —
спущена, и вспугнутые моими шагами птицы, искавшие в тине
червей, тучами взлетают над ним. Каскада уже нет; пиупиу *,
устроившись в углублении скал, полощут в тине, оставшейся
на дне бассейна, свои грязные сорочки.
Дождь перестал. В ярком, ясном, хрустальном, без намека
на дымку свете слишком резко, пожалуй, вырисовываются ма
ленькие виллы, громоздящиеся по склонам холмов, и прямо
угольная масса Мон-Валерьена, за которой встает чудесный за
кат. Небо, бледно-голубое и бледно-желтое, похоже на русло
большой измельчавшей реки: голубые полосы — как будто
вода, желтые — песок, а по краям вздымаются белые тучи с
хребтами, залитыми расплавленным золотом.
Пора, возвращаюсь в Отейль за несколько минут до закры
тия ворот. Вот как выглядит эта процедура военного времени:
играет горн, задыхаясь, спешат запоздавшие, тяжелые солдат
ские башмаки шлепают по лужам, кучера повозок хватают под
уздцы своих лошадей; в воротах толкотня и давка: кто хочет
выйти, кто войти,— все уже смутно различимо в сгущаю-
73
щемся сумраке; и там, где только что виднелся кусок багряного
неба, исчерченного полосами лиловых туч, уже чернеют створки
запертых ворот, и поднятые вверх четыре рычага подъемного
моста маячат в синеве надвигающейся ночи.
Среда, 23 ноября.
Эта осада повергает в уныние, как трагедия, в которой никак
не наступит развязка. <...>
Пятница, 25 ноября.
Никогда еще, кажется, осенний пейзаж не был так хорош,
как в нынешнем году. Быть может, потому, что я больше, чем
когда-либо, в него всматриваюсь и мой взор неизменно устрем
лен на горизонт, туда, где находятся пруссаки.
Сегодня вечером я все глядел и наглядеться не мог на рас
стилающуюся до самого горизонта чащу кустарника и остатки
леса, розовеющие, точно вереск, в лучах заходящего солнца, на
ярко-лиловые холмы, на домики Сен-Клу, виднеющиеся сквозь
какую-то неописуемую голубовато-белую пелену, образованную
дымом уже целый месяц тлеющих там пожаров.
И небо над этим колористическим пейзажем было необык
новенное — огненно-вишневое со странными бледно-голубыми
прогалинами, напоминающими лазурь, которою Лессор распи