Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

пойти в дозор.

Я слышал, как один молодой бельвилец воскликнул, обра

щаясь к товарищам: «Это отвратительно! В ротах состязаются,

кто больше выпьет и съест!»

Вторник, 4 апреля.

Просыпаюсь очень грустный. Вокруг все молчит, — неужели

версальцы разбиты и мы во власти коммунаров? * К счастью,

вскоре доносится треск митральезы, далекий и такой приглу

шенный, что я не могу разобрать, — быть может,

это стук про

ходящего поезда? Треск становится более отчетливым и ча

стым, словно это разбушевался смертоносный огонь.

На Бульваре — пьяный разгул национальных гвардейцев,

не свободных от смутного страха перед завтрашним днем; они

становятся опасны для прохожих.

Отчего в гражданских войнах люди делаются более храб

рыми, отчего те, кто бежал перед пруссаками, способны героиче

ски погибнуть от руки своих сограждан? Как мы должны про

клинать сегодня бездарное правительство Национальной обо

роны за то, что оно не сумело пробудить в людях такую храб

рость.

Весь день слышится шум этих машин смерти, и кажется,

будто временами их обуревает человеческая ярость. Омнибусы

повернули свои фонари красным внутрь, чтобы их не захва

тили, когда они будут проезжать через район Интендантских

складов.

Понедельник, 10 апреля.

В этой затянувшейся войне, при отсутствии каких-либо

преимуществ, могущих принести победу той или иной стороне,

бросаешься от одной крайности к другой — от страха к на

дежде, — ведь чего только не объявляют, чего только не говорят,

не пишут, не врут.

Около пяти часов вечера во весь опор прискакал вестовой

и будто бы передал приказ откатить осадные орудия на Буль

вары. В то же самое время к Отейльской заставе прибыло под

крепление в триста человек.

Примирение между Версалем и Коммуной — это мечта

идиота!

125

Среда, 12 апреля.

Проснувшись сегодня утром, я увидел, что над фортом Исси,

который я считал уже взятым, развевается красный флаг *.

Итак, версальцев отбили. В чем причина этого упорного сопро

тивления, какого не встретили немцы? В том, что идея Родины

умирает. В том, что формула «Все народы — братья» встречала

сочувствие даже в дни прусского нашествия и нашего жесто

кого поражения. В том, что идеи Интернационала — безразли

чие к национальности — проникли в массы.

В чем еще причина этого упорства? В том, что в нынешней

войне народ сам заправляет всей военной кухней, сам руково

дит ею, не подчиняясь военщине.

Это развлекает простых лю

дей, занимает их, и потому ничто их не утомляет, не обескура

живает, не отталкивает. От них можно добиться всего, даже

героизма.

Елисейские поля по-прежнему под обстрелом, снаряды доле

тают до проспекта Альма, а любопытные добираются до Обели

ска, и толпу их ежеминутно разрезает гонец, который мчится

галопом, лежа плашмя на лошади, точь-в-точь как обезьяна в

цирке.

Возле баррикад на Вандомской площади снуют взад и впе

ред грязные коричневые шинели, у некоторых на ружьях бол

таются котелки. У этих людей такой вид, будто они выставляют

напоказ всю свою грязь.

Когда наш омнибус проезжает мимо Интендантства, откуда

ежеминутно вывозят бочки с вином, кондуктор рассказывает

мне о страшном опустошении складов: офицеры требуют для

своих солдат двойной паек, а женщины из Бельвиля каждый

день уносят в передниках по четыре-пять буханок хлеба.

Суббота, 15 апреля.

Нынче утром работал в саду, под свист пролетающих над

головой снарядов. Два или три рвутся совсем близко. На вилле

кричат: «Все — в подвал!» И вот мы, как и наши соседи, в под

вале. Вокруг дома — взрывы ужасающей силы. Это Мон-Ва-

лерьен посылает нам каждую минуту по снаряду*. Тягостное

ощущение тревоги, когда при каждом пушечном выстреле, в

те секунды, пока снаряд летит, тебя терзает страх, что он вот-

вот угодит в твой дом, в тебя самого.

Вдруг — страшный взрыв. Пелажи, вознамерившаяся собрать

вязанку дров и стоявшая на одном колене, от сотрясения дома

126

садится на землю. Мы со страхом ждем обвала, грохота катя

щихся камней... Ничего!.. Набираемся храбрости и высовываем

нос на улицу... Ничего!..

И все начинается снова и длится около двух часов, вокруг

гремят взрывы, касаясь нас своим дыханием. Вот опять взрыв,

от которого дребезжит цинковая крыша.

Трусливое чувство, какого я ни разу не испытывал при нем

цах. Мое физическое состояние никуда не годится. Я кладу

на пол матрас и, улегшись на него, погружаюсь в какое-то дре

мотное оцепенение, сквозь которое лишь смутно ощущаю кано

наду и смерть. Вскоре к бомбардировке присоединяется чудо

вищная гроза, и раскаты грома и канонады вызывают у меня, в

моем укрытии, ощущение стихийного бедствия: кажется, будто

наступил конец света. Часам к трем гроза утихает, а стрельба