Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

каторжника; при нем молодая женщина, старающаяся ужимки

продавщицы выдать за оригинальность светской кокотки. Гос

пода с бакенбардами, торчащими как плавники. Господа, немот

ствующие с тупым и серьезным видом. Некая госпожа Сен-

Дидье, с такими черными и горящими зрачками, что в ее воз

расте это внушает опасения. В центре общества — Карвало, с

подозрительной и мрачной физиономией, и его до смешного раз

вязная супруга.

Обед финансистов

отличает удивительно холодная атмо

сфера. Гости своей чопорностью словно стараются доказать, что

они никогда не позволят себе попросить у хозяев за десертом

сто су взаймы; а хозяева с их неизменно сдержанным раду

шием, казалось бы, не вполне уверены в этом.

Пятница, 19 сентября.

Сегодня на японской выставке Чернуски * я встретил Бюрти,

приехавшего в Париж на несколько часов.

Он напрашивается ко мне на обед, и мы выходим из Дворца

промышленности — он, я и еще какой-то господин, которого он

мне представляет, но имени которого я не расслышал. Беседуя,

мы не спеша идем втроем по Елисейским полям, и я стараюсь

угадать, кто бы мог быть этот господин, — он говорит умно, по

мне никак не удается поймать его взгляд.

Когда он уходит, я спрашиваю у Бюрти:

173

— Кто этот человек?

— Да вы что, милый мой, смеетесь, что ли? — отвечает мне

Бюрти.

Это был Гамбетта — трибун, диктатор, изобретатель новых

социальных слоев *.

Ей-богу, у этого толстяка пошлая внешность маклера с чер

ной биржи, которая по вечерам собирается под газовыми фона

рями на бульваре Оперы.

Сегодня вечером, возвращаясь с охоты, мы ждали поезда и,

чтобы скоротать время, зашли на Плэнский железоделательный

завод. Меня восхитили смелость, изящество, с какими люди

жонглировали во мраке наступающей ночи змеями из расплав

ленного железа, огненными лентами, — сначала красными, по

том оранжевыми, потом вишневыми. Я был поражен тем, что

испытываю почти страх перед притягательной силой огромных

вращающихся машин, перед увлекающим движением зубча

тых передач — во всем этом есть нечто от очарования бездны.

Среда, 29 октября.

Франция погибла. Генрих V, как и граф Парижский, граф

Парижский, как и Тьер, Тьер, как и Гамбетта, Вермерш, как

и все прочие, не обладают достаточным авторитетом для того,

чтобы сформировать правительство. А поскольку путь к често

любивым авантюрам начисто отрезан нам господином Бисмар

ком, то даже в самом далеком будущем

Франция не может упо

вать на жестокий и спасительный кулак героя-жандарма.

15 ноября.

В настоящее время политические партии похожи на людей,

которых однажды видел Виньи, — они дрались в мчащемся

фиакре.

5 декабря.

Сидя после обеда у камина, в комнате наверху, которая у

принцессы служит курительной, мы с Бертело спрашиваем себя,

не является ли чистая наука — совершенно отвлеченная, прези

рающая индустриализм, — подобно искусству, продуктом ари

стократического общества? Бертело признает, что Соединенные

Штаты интересуются нашими научными открытиями, бро

саются на них только тогда, когда могут дать им практическое

применение. А Италия, которая, как он надеялся, после своего

174

обновления воспрянет и хоть отчасти станет вновь Италией

XVI века, Италия — отмечает он с грустью — подражает теперь

Соединенным Штатам, и он вынужден заявить, что если там

есть еще подлинные, бескорыстные ученые, то это ученые ста

рого поколения.

— Хорошо известно, — говорит он, — как возникает призва

ние: обычно на воображение детей или молодых людей дейст

вует то обстоятельство, что в разговорах окружающих какому-

нибудь члену их семьи или какому-нибудь знакомому отводится

некая особая роль. Так вот — в обществе, где эту роль, это зна

чение, это место определяют деньги, больше не находится лю

дей для славных поприщ. Что происходит в этих странах, когда

у молодого человека сказываются явно выраженные научные

склонности? Он выбирает для себя карьеру, которая наполо

вину удовлетворяет его вкусы, наполовину — его стремление к

обогащению. Он становится инженером-путейцем, директором

завода, директором химической фабрики... Это уже начинает

происходить и во Франции — Политехническая Школа больше

не выпускает ученых.

И в ходе беседы Бертело добавил, что, по его мнению, новей

шая наука, наука, которая существует не более ста лет, но ко

торой предсказывают многовековое будущее, почти совсем ис

сякнет в последние тридцать лет нашего века.

— Человек, знающий три языка, на которых в настоящее

время говорит наука, пока еще может быть в курсе дела. Но

вот уже и русские вступают в игру. Кто из нас знает русский

язык? А ведь вскоре придется принимать в расчет и весь Во

сток. И тогда... Да и кроме того, повсюду развелось так много