Дневник
Шрифт:
Все берегут остатки сил, все, кто может, почти все время лежат. Вот наш режим: встаем, затапливаем плиту около 12 ч., завтракаем в 1 ч., обедаем при дневном свете (из соображений экономии панихидных свеч) около 5, от 5 до 8–9 лежим в полной тьме в столовой, потом топим печку, при ее отсветах ужинаем и пьем чай и в 10 ч. уже снова лежим, чтобы подняться только утром. Таким образом установленный мною порядок поддерживает физические силы моих, так как еда, как бы она ни называлась – обедом или ужином, состоит из жиденьких и постных супов.
С октября месяца – с начала – я не ела ничего твердого,
Без людей, радио и газет чувствуешь себя отрезанной от мира – и не только кольцом блокады, но и кольцом голода, лишений и слабости. О знакомых узнаю изредка и мало.
Первого января забегала «с визитом» Ксения – служит по-прежнему, мерзнет, голодает, муж в тюрьме, брат на фронте, но она держится хорошо, с достоинством советского человека, приемлющего все основы философии диалектического материализма.
Киса работает в военном госпитале, секретарем начальника. Она, пожалуй, устроилась лучше всех – казарменное положение, свет, чистота, ванны, питание военторговского типа.
Гнедич с половины декабря исчезла совершенно. Голодали они с матерью очень. У них жил и маленький Мичи Боричевский, этот странный, странный мальчик с красивыми, женственными глазами, такой старенький, такой невеселый, такой обреченный. Не совсем человеческий ребенок. Сатаненочек… монашка могла родить такого от мудреца-козлонога.
Анта работает кипятильщицей в бомбоубежище при своем жакте: рабочая карточка, и ходить не надо. В половине декабря она уже еле держалась на ногах от голода.
Лидия истощена совсем и отекла – дом Бориса Николаевича Кректышева на Надеждинской, 4, разрушен фугасной бомбой, он переехал к ней, и «для сохранения приличий» она вышла за него замуж, достигнув в 52 года своей старинной мечты. Он обворожительный и умный старик, поклонник эллинов, Франса и блондинок. Эта же старая дева будет ухаживать за ним остервенело и до самозабвения: Господи, сколько психов дает интересная и страшная толстовская кровь [565] !
565
«Толстовской крови» в роду Оранжиреевых не было. Но крестной матерью брата Лидии, Н. Оранжиреева, была М.Е. Покровская, по материнской линии внучка Н.С. Толстого, троюродного брата Л.Н. Толстого.
По-видимому, где-то и как-то живут и остальные. Живут или умерли. Когда-нибудь узнается.
Да и не все ли равно! Так мало ценности представляет рядовая человеческая жизнь. Лишние 250 гр. хлеба – вот и все!
Мечтаю, как о музыке, как о тихом летнем вечере в Пушкине, – о воде, о горячей воде, о ванне.
И собственная жизнь и окружающая продолжают казаться нереальными.
Разве это реально, что я мою лицо один раз в 3–4 дня и перестала мыть тело уже с месяц.
Разве это реально, что я сплю около трех месяцев не раздеваясь, в старой юбке и двух свитерах.
Разве это реально, что мы сморкаемся в какие-то чистые тряпочки, которые сжигаются, потому что носовые платки берегутся, потому
Разве это реально, что я – именно я – живу без книг, без чтения, урывая лишь 15–20 минут на пару страничек моего любимого Салтыкова-Щедрина, самого настоящего и русского из всех настоящих русских писателей, гораздо более страшного, чем Достоевский, так как Достоевский вьется около дьявола, и заигрывает с ним, и боится его, и пугает им, а Салтыков на Дьявола плюет, без заигрывания и без страха: он знает нечто похуже и пожутче Дьявола – русскую жизнь и русского человека.
Разве реально теперь мое существование, в грязи, в голоде, в холоде, с чернотой под ногтями, в валенках, принадлежащих жене Николая и данных мне им по доброте, ибо валенки брата продраны, и я ходила со снегом под носками… Разве реален быт моего дома.
Каждый вечер принимаю две таблетки веронала по 0,25 или одну люминала по 0,1. Чтобы спать, спать… Но сплю плохо.
Милый мой собеседник и спутник последних мирных лет, где Вы с Вашей красотой, с Вашей элегантностью, с требованием женских изысканностей от меня? Как Вы поживаете теперь? Так же ли Вы любите розы и шампанское и те же ли пишете персидские катрены и говорите пышные и душераздирающие фразы?
Милый мой собеседник, если бы Вы только знали, с какой мягкой и страшной ненавистью я люблю Вас, с какой бархатной жестокостью я жду Вашего возвращения.
Живите – о, только живите! Мне так важна Ваша жизнь, отданная в мои руки, мне так важно из Вашей жизни сделать камень жертвоприношения для Великой мести, живущей во мне, как еще не рожденный младенец.
Мне не дано быть матерью. Мне не дано иметь сына, черноглазого, злого и гордого, о котором я больше не буду и думать. Но у меня вскоре родятся две дочери, вынашиваемые мною с мукой, торжеством и проклятием. С ними и во имя их я буду и должна жить.
Имена их: Haine et Vengeance [566] .
Будущее будет принадлежать только нам троим.
Еще вот о чем:
Разница между голодом и ужасом 1919–1920 годов и голодом и ужасом 1941–1942 годов все-таки есть.
(Я не говорю ни о бомбежках, ни о снарядах, ни о том, что в продуктовом отношении тогда было лучше: не было осады, не было блокады, но были прекраснодушные спекулянты.)
Разница вот в чем:
В 19-м году на улицах валялись трупы сдохших лошадей. Люди проходили, останавливались и удивлялись.
566
Ненависть и Месть (фр.).
В 41–42-м годах на улицах валяются трупы умерших людей. Люди проходят мимо, не останавливаются и не удивляются.
Последняя настоящая бомбежка с воздуха была 5 декабря. 21 декабря и 1 января были две короткие воздушные тревоги, на которые никто внимания не обратил. Артобстрела уже нет больше недели. Говорят, что больше и не будет. Вечерами иногда слышна далекая канонада.
О, если бы больше не знать ни бомб, ни снарядов – и, главное, не ждать их.
Живу на предельном напряжении нервной системы. Стрелка, вероятно, стоит на последнем делении.