Дни мародёров
Шрифт:
Мерлин, нет, нет, нет!
Ремус рванул в душ и сначала смыл с себя все последствия сна.
А потом у него началась истерика.
Профессор Джекилл был не только школьным учителем. Его многочисленные работы по теории разделения магического сознания на темное и светлое, включали в себя серьезные психологические исследования. Проще говоря, он был дипломированным психологом и администрация школы не могла ему это спустить.
Война на многих оставила свой отпечаток. Многие ученики потеряли близких и друзей в Каледонском теракте, родственники некоторых погибли просто от нападения Пожирателей, родители большинства
Психологическая помощь была нужна школе как воздух. И Дамблдор, ещё в начале сентября поручил это дело доктору Джекиллу — Ремус слышал объявление, сделанное за одним из воскресных завтраков. Но он сам, как и подавляющее большинство студентов, скорее согласился бы подставить свою голову под бладжер, чем позволил кому-нибудь копаться в своих мыслях. Почти все восприняли назначение профессора, как личное оскорбление и с авторитетным видом заявляли, что уж кому-кому, а им помощь точно не понадобится! Но тем ни менее, с той поры у кабинета доктора частенько можно было встретить какого-нибудь студента с блокнотом, который торопливо переписывал часы приема и оглядывался с довольно-таки диким видом.
Наступил момент, когда Ремус и сам стал таким студентом.
Он не знал, что с этим делать.
Он не мог больше так жить.
Он болен, ему нужна помощь, сам он с этим не справляется! Остатки прежней рассудительности и рациональности привели его в кабинет доктора Джекилла, но когда он с падающим сердцем поднял руку, чтобы постучать, не представлял, как вообще можно говорить обо всем этом.
Джекилл сидел за своим столом и проверял работы, окруженный своим творческим беспорядком. Книги, свитки, ковры, картины, волшебные механизмы, чучела волшебных животных на стенах. Когда Ремус заглянул в кабинет, профессор поднял голову и его золотые очки сверкнули в свете лампы.
— А, Ремус! Здравствуй, заходи! — профессор отложил перо и поднялся, снимая со спинки стула свою мантию. — Какими судьбами?
— Я... — ну, вот и оно. — Мне надо поговорить... с кем-нибудь. Понимаете? — и он остановился неподалеку от двери, нервно комкая листок с часами приема и отчаянно сражаясь с желанием сбежать.
Ремус ожидал, что профессор встревожится и бросится к нему с расспросами, но тот только улыбнулся и обошел гигантские стопки из книг, окружающие его стол.
— Конечно, я как раз сейчас свободен! Проходи, — и он жестом пригласил Ремуса присесть в одно из кресел у камина. Между креслами примостился круглый чайный столик на колесиках — кроме двух чашек с танцующими гиппогрифами, на нем стояла очень красивая клетка со спящей феей-светляком, от которой исходил мягкий, матовый свет.
Кресла были завалены свитками, инструментами, рубашками и мантиями, но когда профессор указал на них, все эти вещи торопливо разлетелись по местам.
Ремус сел.
— Выпьешь со мной? — Джекилл коснулся палочкой чайника, стоящего на одной из книжных стопок. Из носика мгновенно повалил пар.
Ремус ничего не сказал.
Он сидел как на иголках. Ему хотелось уйти. Он зря пришел, всё зря, ему это не нужно, он должен уйти!
— Итак, прежде всего, Ремус,помни: что бы ты ни сказал — всё останется в пределах этого кабинета. Но если ты не готов или не хочешь говорить...
— Я готов, — выпалил Ремус. — Я просто... не знаю... — он нервно засмеялся и потер лоб. — Не знаю, как,
— Я могу тебе помочь. Ты ведь хотел поговорить со мной о полнолунии, верно?
— Откуда вы знаете? — удивился Ремус.
— После него ты как будто не в себе и это заметно, поверь мне. Я не могу обещать тебе, что смогу вылечить твою боль. Но одно пообещать могу — как только ты выговоришься — тебе станет легче.
Ремус молчал, тяжело сглатывая и глядя, как пар клубится над его чашкой.
— Я не знаю... с чего начать.
— Начни с главного. Для того, чтобы лечить рану, сначала надо выдернуть жало.
— Ладно... то есть... сейчас, я... мне надо собраться, — Ремус схватил чашку ледяной рукой и обжегся, но все равно сделал глоток. Вскочил, прошелся из стороны в сторону. Рухнул обратно в кресло, а потом сомкнул пальцы в замок, уткнулся в них лбом и кровью и хрустом вырвал из себя жало:
— Той ночью я занялся сексом с волчицей.
— Вы понимаете, этого хотел не только волк! — с мукой говорил он, меряя кабинет шагами и поедая взглядом доктора, сидящего в кресле. Ему казалось, что он просто не понимает. — И я тоже! Я этого тоже хотел! — вот он и произнес то, что его так страшно мучало. — Меня напугало это, это мерзко, это... и я все равно... Боже... — Рему спрятал лицо в ладонях.
— Ты сказал, это был твой первый половой контакт, Ремус? Ты испытал это удовольствие впервые в жизни, — Джекилл пристукнул карандашом по своему блокноту. — Знаешь, было бы очень странно, если бы ты не хотел его повторения. Вот это была бы патология.
— Но ведь это было... животное. Это значит, что я...
Он затряс головой. Доктор мягко улыбнулся.
— Ремус, ты сам только что рассказал мне, как в детстве мучался угрызениями совести потому что хотел человеческой крови даже до того, как становился волком. Но вот, тебе семнадцать, и ты уже примирился с этим желанием. Почему? — он указал на него карандашом. — Потому что при всем желании перегрызть своим друзьям глотки, ты никогда этого не сделаешь. Ты понимаешь, как это связано с твоей нынешней проблемой? То, что хочешь этого удовольствия опять — часть твоей природы, не волчьей, но человеческой. И то, что ты хочешь, чтобы оно повторилось — ещё не значит, что сознательно ты сделаешь это. В этом вся разница, понимаешь?
Нельзя было сказать, что Ремусу совсем полегчало, когда он через полтора часа покинул кабинет Джекилла. Но в одном доктор оказался прав — когда жала не стало, Ремус и впрямь поверил, что всё это — не всерьез.
День шестой
Он сидел на трансфигурации, когда в него швырнули этот дурацкий бумажный комок.
Ремус оглянулся и напоролся на кучу выставленных лезвий — глаза и улыбки слизеринцев.
Подняв комочек, он хотел было просто бросить его обратно, но что-то заставило его развернуть злосчастную бумажку.
Сердце пропустило удар, а потом заколотилось так быстро, что к щекам прилила кровь.
На листочке были нарисованы два совокупляющихся оборотня.
Шаржево и грязно. У одного из них на шее был полосатый школьный галстук.
Он порывисто оглянулся. Като хихикал, перебирая перо, Уоррингтон свесил кисти рук, словно собачьи лапы и задышал, высунув язык. Красивая Хлоя тоже смеялась, но поймав взгляд Ремуса, надменно хмыкнула и отвернулась.
«Откуда они знают?!» — в панике пронеслось в мозгу.