Дни мародёров
Шрифт:
— Поэтому, я прошу тебя, не говори со мной больше об этом, — она легонько надавила ладонями ему на грудь, и Ремус машинально отступил на шаг. Беспокойная, вечно рвущаяся на волю прядь его волос надо лбом, мазнула Валери по темным волосам. — И не проси меня оставить Генри.
Пауза, повисшая в загоне в этот момент, была такой глубокой, что Ремус услышал, как редкие дождевые капли шлепаются на листья. Дождь? Он даже не заметил…
— В таком случае, может, нам лучше на время расстаться? — хрипло спросил он, засунув руки в карманы — чтобы не было соблазна её обнять. — По крайней мере, пока Генри не найдет кого-то другого, кто смог бы перевязывать ему раны, или пока ты не найдешь в себе силы его оставить.
Валери молчала, и по её лицу Ремус не мог понять, о чем она думает. Сердце рвалось из груди.
—
Ремусу захотелось заорать: «Господи, да нет, конечно, я не хочу с тобой расставаться, ни сейчас, никогда!». Но он не стал этого делать.
— Может, это будет правильно, — тихо добавила она, отводя взгляд. — Наши отношения уже стоили этому замку одной ученицы. Еще одной детской жизни на своей совести я не выдержу.
Ремус тяжело сглотнул, испуганно глядя на неё, но больше Валери ничего не сказала. Коротко глянув ему в глаза напоследок, она отвернулась, взяла с земли корзинку с кормом и отправилась в дальний вольер, кормить детенышей единорога. Ремусу хотелось её остановить, сказать что-то, когда она прошла мимо, но руки отчего-то налились свинцовой тяжестью, а в горле встал ком.
Он стоял так довольно долго, не обращая внимание на сыпавшуюся с неба морось. Величина и тяжесть принятого решения обрушились на него с такой силой, словно на плечи ему с небес упал камень. Но Ремус был тверд. Он — не безмозглый мальчишка, который с радостью проглотит наживку и будет честно исполнять роль терпеливого наблюдателя за дверью спальни.
На обратном пути морось превратилась в полноценный ливень, и в замок Ремус пришел промокший до нитки. Принял душ, переоделся в сухое, прошелся немного по пустой спальне, постоял у окна, глядя перед собой слегка удивленным, пустым взглядом, а потом упал на кровать, лицом в подушку, и издал жуткий, мучительный стон.
За последний месяц жизнь Роксаны превратилась в ад.
И дело было не в том, что Мальсибер взял себе за правило всячески издеваться над ней, унижать её и придумывать разные гадости, которые добивали её, и без того растерзанные нервы. Вовсе нет. Самым страшным было то, что Роксана настолько привыкла к этому, что стала воспринимать все это как должное.
В самом начале этого ужаса ей казалось, что Мальсибер просто мстит ей за старые обиды, и скоро его отношение изменится — ему станет на неё наплевать. Но потом она поняла, что, в тот день, когда она заключила с ним договор, влезла в клетку с мантикорой. И нет смысла ждать, что в один прекрасный день эта мантикора станет единорогом. Надо привыкать к тому, что у неё есть когти, клыки, и что она может в любой момент на тебя броситься. И она привыкла. Не сразу, конечно, но очень скоро её перестали удивлять его привычки, как, например, привычка на людях строить из себя самого вежливого и обходительного джентльмена, а наедине срываться на неё, изводить и распускать руки за то, что она посмела поспорить с ним при одноклассниках. Генри носил на мизинце гигантский фамильный перстень — эта платиновая сучка стала личным врагом Роксаны за этот месяц, и уже оставила на её щеке крохотный шрам. И это, если не считать других привычек — хрустеть пальцами, визгливо смеяться и раз за разом больно наматывать на кулак её волосы во время отвратительных и болезненных соитий. Сначала она думала, что он ненавидит именно её, но очень скоро поняла, что для Мальсибера она — не более, чем игрушка. Пока что ему интересно разбирать её на части и колотить об пол. Когда станет не интересно… об этом лучше не думать. До тех пор отец, или Люциус что-нибудь придумают, а пока она будет стараться поддерживать в нем этот интерес. Парадокса ужаснее в её жизни еще не случалось.
В детстве Роксана презирала Нарциссу за то, что большую часть времени та проводила с замороженным лицом, не улыбаясь и никак не реагируя на то, что творится вокруг. Теперь её собственное лицо стало таким же. Зализывая раны, обильно замазывая синяки и ссадины тональным кремом, Роксана все больше и больше обрастала слоем тупого безразличия к собственной судьбе. И если бы не ободряющие письма из дома, в которых родные сообщали о том, что Абраксас ведет секретные переговоры с Отделом Тайн и юристами, пытаясь найти способ отменить действие Обета, утешали и обещали, что этот кошмар
И если поначалу она еще как-то сопротивлялась и барахталась, то теперь ей все чаще становилось все равно, что происходит и почему. Лишь бы только он её не трогал. Буквально. Лишь бы дал ей передохнуть от своих рук, дыхания и голоса. А самое главное — от боли. Чтобы избежать последнего, Роксана научилась проглатывать все свое недовольство, кивать, соглашаться и опускать взгляд. Плевать. Плевать на все.
Другой бы сказал, что не все в её жизни так плохо, ведь взамен этих удовольствий Роксана получила другие. Несмотря на свою любовь к зверствам, Мальсибер строго соблюдал их договор, и Роксана, как официальная невеста, могла беспрепятственно тратить его деньги на всё, что считала нужным. Правда «всё» ограничивалось, в основном, ерундой, вроде шмоток, обуви, косметики и прочего. Роксана всегда была довольно неразборчива в этом плане, пользовалась тем, что удавалось достать, а иногда и стащить, ведь очень часто родственники в качестве наказания перекрывали финансовый поток, и она оставалась на мели. Теперь же Мальсибер требовал, чтобы она выглядела «как подобает», и поэтому в скором времени комната Роксаны пополнилась резным лакированным шкафом, где чинно висела сшитая на заказ одежда, полкой с обувью, светильниками и тканями, закрывающими кое-где каменные стены. Кроме того, пространство комнаты волшебным образом расширили, чтобы влезла новая кровать (иногда Мальсибер оставался у неё ночевать), а у стены разместили исполинский туалетный столик, до отказа забитый лучшей волшебной (а иногда и магловской) косметикой.
Словом, комната стала еще более чужой, с тех пор, как Роксана попала туда впервые. Любимые плакаты, сопровождавшие её из школы в школу, сгорели в камине общей гостиной, вместо любимого домашнего бардака появился персональный школьный эльф— уборщик и куча ненужного барахла, которое, якобы, должно было радовать Роксану так же, как радовало остальных слизеринок, ведь теперь она ничем не отличалась от них! Ходила такая же аккуратная и прилизанная, с жемчугом на шее, и школьной сумкой, за стоимость которой можно было купить самую лучшую гоночную метлу. Но на деле, у Роксаны осталось всего две радости: плеер, надежно спрятанный в красной сумке на берегу озера, и квиддич. Хотя, если учитывать последние события, то с уверенностью можно сказать, что из радостей у неё остался только плеер.
Незадолго до матча Слизерин-Пуффендуй Мальсибер заявил, что теперь, когда он занял в команде место Нотта, Роксана не может играть, ибо место хорошей невесты — на трибуне, а не на метле рядом. Если бы дело касалось чего-то другого, хорошо научившаяся молчать и соглашаться Роксана не стала бы возникать, и конфликт решился сам собой. Но это был квиддич! Чувство полета, азарт игры, это единственное приятное, что осталось в её жизни. Может, весь этот месяц она держалась именно ради этих ощущений. А теперь, оказывается, ей и этого нельзя?!
Дело было слишком важное. Роксана попыталась поспорить с ним и отстоять свое место в команде, даже угрожающе прокрутка перстня на мизинце её не испугала, слишком высоки были ставки. Когда Мальсибер увидел, что она уперлась, как бык, пригрозил, что в случае непослушания, накажет её очень сильно, и Роксана сделала вид, что пошла на попятную. Но в день игры тайно проникла в раздевалку, оглушила охотника, который должен был выйти вместо неё, и принялась натягивать его форму.
— Что ты делаешь? — ошарашенно спросил Регулус Блэк, когда увидел, как она спешно переодевается. Вся команда уже шла на поле, задержался только он, потому что не мог найти свои перчатки, и многострадальный охотник, потому что у него от волнения скрутило живот.