Дни яблок
Шрифт:
«Он вернулся!» — гремели где-то колокола.
Люди не замечают, не слышат, не хотят.
Я спустился по Михайловской в центр. Ветер подталкивал меня в спину. Пахло озоном и патокой. Небо, впавшее в абсолютный свинец и чернила, нависло над городом, брюхатое дождём и бурей.
Тучи обнаружили радугу, затем принюхались к молниям из ниоткуда, лупящим по улицам и закапелкам — и пролились, в нетерпении и ярости.
Первый вздох дождя застал меня на улице.
Я собрался спуститься в переход… Но не успел. Ливень хлынул сплошной
За огромными, новомодными — во всю стену, окнами, громыхало. Хляби небесные разверзлись до дна, затем улицу ослепили молнии — три подряд. И на мгновение я увидал танцующих — множество хороводов там, за дождём, за неверным чёрным светом — людей и нелюдей. Восставшие из небытия врата, мощёная гулкими досками площадь перед ними и великий праздник возвращения — в сиянии и чуде небесном. А дальше всё погасло, в смысле — в магазине «Поэзия» отключилось электричество.
— Без зонта? — спросила продавщица.
Высокая такая, я бы сказал, нордического вида, даже с веночком косы и в жилетке: толстой, меховой, расшитой очень ярко…
— Они вечно ломаются, — ответил я. — Дождь утихнет, и я дальше побегу, ведь не из сахара.
Через стекло до нас донёсся смех, прозвенели бубенцы, и кто-то прошлёпал по лужам, танцуя в хороводе — но одинокие прохожие нашей стороны жались под стеною, не думая глядеть за ливень.
… Где-то высоко над городом, за дождём, пели трубы, и кто-то дудел в рог…
— Большой праздник, — сказала продавщица и вздохнула. — А ты не веселишься?
— Жду, — ответил я.
Одинокая Дракондра, оставшаяся снаружи, сиротливо впилась в карниз и сидела, грустно пыхая паром в дождь.
— Я тоже ждала, — вдруг сказала женщина. — И жду. Много-много зим.
— Да ладно, — примиряюще сказал я. — Не так уж и много.
— Ты знаешь не всё, — ответила она, — только делаешь вид.
— Сейчас скажу, что знаю, — рассердился я. И взял её за руку…
Стало ещё темнее, а с неба упал пепел, прямо на снег, и без того грязный от крови.
… Грохотали деревянные мостовые, доски под ногами стучали и постанывали. Время от времени раздавались глухие мерные удары, словно бревном били в стену или створы, что-то трещало, падали камни, кроша белёные фахверковые дома, высокие резные заборы, жарко полыхало пламя вокруг и дым… дым застилал всё. Кричали люди. Яростно и трубно ревели какие-то животные… Пахло гарью и смолой.
— Захотел знать? — спросила меня продавщица. Здесь она выглядела по-другому, как воин, в высоком шлеме, длинной кольчуге и пластинчатых латах — наплечья и нагрудник.
— Теперь знаешь? Знаешь то же, что и я? Знаешь, зачем ты здесь? — переспросила она и разжала руку…
Мы стояли в магазине — тёмном, пустом, похожем при свете
— С той стороны зима? — спросил я.
— Почти всегда декабрь, — ответила она.
— Ага… — ответил я. — А вы?
— Одна из семерых, — ответила она с немалым достоинством. — Я дева Севера у Южных врат.
— Женщины-викинги — миф, — сказал я. — Выдумка. Вы что, здешний страж? А где лев? Это ведь южные ворота, на них обычно лев, а пёс на северных…
— Ты знаешь про гермиевых зверей? — удивилась она. — Откуда?
— У меня свои источники, — ответил я. — Все непроверенные.
— Здесь было иначе, — ответила она. — На моих… на этих… воротах был пёс, крылатый. На Восточных, например, кот. А лев над главными.
— А западные? — переспросил я. — Неужели телец?
— Нет. — ответила она. — Змеи.
— Хм… — ответил я, — хорошо хоть не коза.
— Это город для жизни… — сказала продавщица грустно. — Несмотря на мёртвых.
— Чего на них смотреть… — ответил я, любуясь купающейся Дракондрой. — Умерли и умерли. Вот помнить, да. Удел живых. Теперь понятно, из-за кого город пал… Значит, пёс… Наверное, болонка грозная.
— Ты понял не всё правильно, — заметила девушка. — Хочешь мёду? Терпкого и горячего?
— А! Мёд! — сказал я. — Ага! Тю! Здрасьте! Какое падение! Дева Ингольд в клоаке… то есть в «Поэзии»…
— И ничего не падение, — буркнула заметно раскрасневшаяся дева. — Между прочим, на мой мёд — спрос. Устойчивый. Ходят известные люди.
— И вдохновенно пишут кляузы. Страшная сила! — прокомментировал я. — Чего же ждать ещё, когда такой успех. Скальды теперь не те.
— Я слыхала, он вернулся, — полувопросительно сказала продавщица.
— Как я понял, — ответил я, — к другой.
Она вздохнула. Дождь почти смыл дракона с карниза.
— Меня привёз сюда весёлый воин, — проговорила тяжко дева Ингольд. — Хорошо спрашивал судьбу, ловко торговался, складывал славные висы — тем и подкупил. Ты же знаешь — мы любим тех, кто говорит с нами… Обещал показать оба Рума и красную землю, обещание сдержал. Только спешил он к другой. И пел о том бесстыдно.
— Про деву в Гардах, да? — спросил я.
— Не я сказала, — ответила Ингольд. — Прошло почти пять здешних жизней.
— Двести лет?
— Чуть меньше. Я жила у врат и делала, что знала.
— Мёд?
— Да. Но многим нравился, просили больше…
— Так всё же. Это ведь твои ворота проломили…
— Их было слишком много, — ответила она. — Меня ранили. А его… а он… а его предали. Того, кого я полюбила здесь. Защитника. Нашлись такие. Говорили разное: убит, в плену, смертельно ранен… Ну… началось смятение, перепалка, ряды разомкнулись. Но вражьи рати ворвались совсем с другого края, — мстительно заметила дева Ин-гольд. — Где Пробитый Вал…