Дни яблок
Шрифт:
— Мамо, — сказал среднего роста крепыш в холщовой рубахе, кожаной безрукавке и таких же штанах. — Як довго я спав?[131]
Из прорех в низких облаках сразу же грянуло солнце, торжественно и хорально. Заблестели барочные картуши на горнем храме, воссиял отдельно стоящий каштан, даже пыль сообразила стать пыльцою. Золотой фортуной… Со всех сторон понеслись в лицо листья, клочья туч, сонные воробьи, какие-то веточки и паутинки… Осень, великая вдова Господина Лето, тяжело спускалась к нам, на дремотную землю… И где-то гремели
Потвора выронила какую-то чёрную пакость из рук. Поджала хвосты, стиснула огрубелыми пальцами собственное лицо и сказала тоненько: «Божечки, божечки… Михальку, синку, нарештi дождала!»[132]
— Самое время тикать, — сосредоточенно сказал я Гамелиной.
Сверху на нас так и сыпались ошмётки мотанок. Кот наслаждался.
— А мне вот интересно… — неожиданно громко сказала Аня.
Совсем рядом раздалася стон. Я обернулся и увидел Маражину, опирающуюся на тёмный клинок. Экс-рысь стояла на ногах неуверенно и пускала ртом красные пузыри. Остриё клинка её царапало булыжники, Маражина силилась поднять Тёмный меч, но всякий раз шумно вздыхала, выплёвывая кровь. Рядом со Стражницей валялось несметное количество изрубленных мотанок — некоторые шевелились, даже будучи поверженными, тяжело перебирали ручками одежонки и трепыхались, будто сонные осы.
Маражина покачнулась раз, другой, третий… Тяжело осела на мостовую и упала лицом вниз. Вслед ей пал и меч, вывернув из мостовой доску и кривой камень.
— Как такое может быть? — удивился я.
— Предательский удар, — просипела Стражница, плюясь кровью, — в спину.
— Так будет с каждым! С каждым, кто обидит Госпожу Потвору! — торжествующе провопил знакомый голосок.
И перед нами, переступив через груду стекла и мотанок, явилась Гоза Чокар, гистриона из Косполиса[133].
— Так вот ты где, — не смог сдержаться я. — И уже с ножичком. И цацками обвешалась. И жемчуг ты глянь, сколько! Это же к чистому личику! А на тебе… сурьмы одной полкило, и зубы чёрные вдобавок. Так уже не танцует никто пятьсот лет! В смысле, не красится так, дура!
— Я не слушаю тебя больше. И теперь служу…
— … Двум господам, — едва слышно прошелестела Маражина.
Тут подоспел летучий кот. Немалая тварь, с крыльями в мелкую полоску. Я почесал чудовище за ушком. Кот благодарно хрюкнул и взмыл, завидев крадущихся по небокраю трёх мотанок.
— Ти дав йому найкраще й вiн пробудив мене. Бо це мiй кiт. Був зi мною змалку, — сказал крепыш звучным басом. Гудение шло, как из бочки.
— Вiн хапав за ноги ни просто мурчав? — спросил я.
— Хапав, дряпав, врештi-решт вкусив за п’яту, — сознался парень. — Виявилося, що задовго спав я. Стiлько змiн. Мати як не в coбi. Що ти їй наробив? Крав яблука?
— Й не тiльки, — сознался я. — Вже вiдшкодував.
— Про це й кажу, — оживился он. — Сталося, що винен тобi. Отож, проси… Кажи бажання[134].
Я посмотрел на угасающую Маражину, на кровь, свою-её, среди камей, на
— Бачу в тебе дискос, — обратился я к вновь прибывшему, — онде приторочений.
— Це мати дали, аби дивився и розчїсувався. Хочеш взяти?
— Xiба на час. Тим i вiддячиш.
— Ось маєш[135]. — И он отстегнул от пояса небольшое бронзовое зеркало на ручке.
— Я обращаюсь к тебе, ничтожная, — рявкнул я на Гозу Чокар. — Горстка праха, комок пыли, узел паутины. Суть — моль. Подойди и глянь в лицо твоим злодействам. Хочу, прошу я требую я, чья в тебе.
И я наставил на неё зеркало. Гоза споткнулась о тело Маражины, переступила через её меч и, как бы против воли, подошла вплотную к зеркалу. Заглянула туда.
И всё произошло быстро. Гистриона пробовала отойти, отвернуться, не смотреть, но каждый раз её кто-то словно разворачивал. направляя лицо к полированной бронзе, и густо подведённые глаза распахивались широко, как по приказу. Всё произошло быстро… Гоза Чокар взвизгнула, попыталась закрыться руками, затем треснула пополам вся — расселась, словно старая доска. Части её сморщились, потемнели — будто от жара, а потом осыпались на камни мелким прахом. В горке пыли остались лишь сильно поношенные кожаные туфли, некогда бывшие багряными, с тиснёным золотым рисунком.
— Бесславный конец, — удовлетворённо прошептала Маражина, и её не стало.
— Добре билася, я бачив, — помянул павшую владелец зеркала.
— Дякую, — сказал я ему и отдал дискос, — чимала допомога.
— Нема за що. Будь-коли, — ответил он и пристегнул зеркальце к поясу. — Ця лишила листа тoбi, — сказал молодой человек. — Вже дивився, що там?[136]
Я достал из кармана телеграмму. На открытке заяц и ёжик сидели за партой, лисичка писала что-то на доске. «Перше вересня».[137]
«Всюду зло», — мрачно подумал я.
Текст на развороте гласил: «Сьогоднi по вечipнi, пiв на сьому, Дiвочий палац. Явитися будъ-що. В разi неслуху — кара на рiдну кров»[138].
«Дiвочий — зто Жовтневый[139], — подумал я. — А тон какой злобный. Угрозы. Но кто отправитель?»
Подпись внизу гласила: «Ciм брамних»[140].
«Божественное что-то, — подумал я. — Сразу видно. Будут пить кровь. Требовать возлияний».
— Якась ця грамотка невiрна[141], — сказал мой собеседник, и тут нагрянула Потвора.
Следы битвы вокруг нас быстро превращались в пыль.
— Чуєш, халамиднику, — обратилась Потвора ко мне. — Цього разу вiдпускаю, иди, де хочеш, але мого бiльше не займай.