Дни яблок
Шрифт:
— Выдра вывчена, — хором взвизгнули они в ответ. — Отзынь.
— На себя посмотри, коряга, — ответил я. — Почему не спишь?
— Тут не лес, — разумно заметило трёхтелое существо.
— Ехали бы на Русановку, — сказал я. — Качались бы на ветках.
— Непевный, — ответила суть тремя голосами сразу. — Отдай дударика! Пропустим.
— Пропуска у вас не выросли командовать, — ответил я. — Идём, — сказал я сладкодудящему Авлету и Брондзе. Дракон пересекла мост первой и, сидя на вполне правильном городском фонаре, чесала лапкой за ухом.
Бывший жук повёл себя странно.
У нежити загорелись глазки, зелёным с гнильцой.
— Поверил! — трёхгласно провопила она. И кинулась к кружочку.
— Идём, — сказал Брондзе я. — Чего ты? Это ж навочки-несплячки… У них осенью гон. Смеются, потом плачут, потом снова. Сидят под корягой, киснут. А какая там жизнь, так — тонкий сон. А тут сопилочку услышали и выползли. Такие случаи зафиксированы, кстати. Ты вот девушек видишь, например, а оно на самом деле клещ…
Тут мост внутри жукового круга словно вскипел. Побледневший мортус-студиоз вцепился в мой плащ… Потому как ноги его вросли в настил крепко-накрепко.
Три несплячки кружились около — то взлетая невысоко, то топоча пятками по доскам.
— Гемер-хемер-жемсра. — выводили они странным тройным голосом. — Серденьку ясному спатки пора. Журавель-муравин, не жури-сясдин…
Брондза зашатался и готов был упасть. Мордочки навочьи изменились и явили клыки — жёлтые и кривые.
Что оставалось делать мне?
— … Крове-руда, ти — що не вода, — сказал я. — Серебро надо мною, морок подо мной. Здесь только град золотой… Прошу, хочу и требую…
Дождь вокруг меня бесновался, навочки шипели, и где-то, далеко-далеко, не близко, не высоко не низко, гремел колокол…
Бог услышал, чтобы…
Вестника спасти…
Маленькая божия коровка покинула нас и скрылась в дождике и тумане… Просмолённые одежды рухнули жёсткой ветошью на тёмные доски.
— Это… это как… что оно? — возмутились неспящие.
— Претворение божика, — ответил я. — Вам, трухлявым, не понять.
Тут Дракондра вернулась к нам с Авлетом и пыхнула в навочью сторону искрами. Девы делано испугались, вскрикнули и порскнули совершенно паучьим образом в разные стороны — под мост. Визги их ещё долго раздавались вслед нам, перемежаясь с плачем, похожим на мяуканье. А флейта Авлетова пела и пела о весне и сладости цветочной…
… Так мы добрались до основания холма, к лестнице, что вела в условленное место. А затем и на гору, во дворец на Девичьей горе. Туда пару лет как переехала наша Опера — пока ремонтировали и надстраивали основное её здание.
Нынче давали «Жизель». Билет мой, он же пропуск, был в ложу, и я передумал все до единой мысли про ветеранов сцены и места встреч. Заигранный сюжетец. Архаика и аматорство. Заседание в театре… Антракт с расстрелом.
У меня проверили билетик, почему-то не надорвали. Я пересёк холл и пошёл наверх. Марш за маршем, лестница за лестницей… И, похоже, по дороге потерялся. Прошёл мимо.
Каждый paз Девичий дворец изнутри оказывается огромен… Видимо, задумано большее. Я несколько раз поднимался тихими и тёмными мраморными лестницами, прошел прохладными
— Просто смешно, — брякнул я. — Опять ты!
— Ыт тяпо, — подумав, ответил он и прыгнул — Немсеншо, — крикнуло чучело. — Несменшо! — и снова прыгнул жабой, приземлившись гораздо ближе. — Он будем играть. Будем сменшо! Смешно! Смешно… Арбт! — И он попробовал хохотать. Вышло как-то ржаво и с визгом.
— Меньше смейся, — посоветовал я. — А то хихикало сломается.
Он клацнул зубами и изготовился скакать.
Я бросил в него молотом, как и положено. Однако забавка из «Поэзии» выросла лишь до размеров сапожного молотка. Орудие вихрем пронеслось по коридору, угодило по полу, призрак отпрыгнул в сторону, молоток кинулся следом и взвился к потолку, где обнаружил лепнину… На косматую голову «не меня» обрушились гипсовые плоды. Яблоки… яблоки, груша… опять яблоки… вроде айва и грозди винограда.
— Из одного — два! — крикнул я. Гипсовые фрукты укрыли двойника моего с головой. Однако силы его росли, ведь он повторял за мною в точности. Или наоборот… Я увидел: подрагивает гора гипсовых фруктов, а нижние, ближе к нему плоды становятся снегом, затем водой…
— Пусть будет спасение… — сказал я. И ухватил пролетающий мимо молоток. Орудие встрепенулось и потянуло меня дальше — ведь выход… — Я за це не вiдповiм[153]. Тут и амiнь. — сказал я. И вошёл, вернее, был втянут. Прямо в зеркало, на втором этаже Девичьего дворца, в правом крыле… Вместе со всеми пряниками. Бывшими.
Пришлось задирать высоко ноги, буквально на цыпочках пробежать — ужас, как там холодно, но можно не верить в подобное, тогда не пройдёшь. Выход оказался там же, где и вход, впрочем — и не удивительно. Такое место — в любое время.
… Снова была осень. За окном — высоким, с французской гардиной, кружились жёлтые листья. Я стоял в очень большом помещении, в коридоре, похожем на зал. Зал дворца. Я узнал его — и коридор, и дворец… Сейчас и здесь он выглядел новёхоньким. Люстра под потолком так и сняла.
По коридору, сквозь сияющие полосы неверного фонарного света из окон, ко мне приближалась высокая, худощавая девушка. Темноволосая. В вышитой блузе, пышной юбке… И босиком. За нею шли ещё две барышни при полном параде. Стиль поздних пятидесятых: юбка-колокол, лодочки, бабетты… Ретро сплошь.
— Мммм… аа… — узнал девушку я, начал фразу и осёкся. Здесь, этой осенью, в этом дворце моя мама ещё не была ничьей мамой, но была на балу… Эту историю я помнил…
— Споткнулась на ровном месте, — говорила мама девице рядом. — Чуть не упала. И вот посмотри только… каблук. Говорят, такое к встрече… Но на сцену же не выйдешь — ведь столько движений. Смотреть будут, оценивать. И если бы цыганочку плясать, ну допустим, — а то ведь песня.