Дни яблок
Шрифт:
— Инсинуации, — фыркнул я.
— Потом узнала: нашлась тут одна, погрузила его в сон — чтобы не жив, не мёртв, не найден… А дальше мать вмешалась. Превратила чародейку в стаю… Невозможно было и подойти: подозрения, распри и склоки. Я была избрана местоблюстителем… Врат юга.
— Ты же с севера… — удивился я.
— Но время ушло, — глухо сказала дева Ингольд. — Так прямо и не скажешь куда… Здесь, среди смертных, начинаешь чувствовать его иначе, тяжелее. Оно всюду здесь, словно колючки на кустарнике — каждый день царапина, и незаметно вроде.
— Помогает поэзия, — сказал я.
— О! — сказала дева Ингольд. — Ею спасаюсь одной. А теперь… Что будет, как его увижу? Встречу… Что скажу? А время ушло… Моё время.
— Ну, да… Лучше не видеть. Невозможно дышать потом, — поддакнул я. — Но, может быть, поможет это?.. — и я протянул ей красный шарик.
— Хм… — ответила дева Ингольд. — Лучшее из мест… Ты же знаешь, если потереть за ухом, да?.. Можно попасть в лучшее из мест… Ну… Я могу предложить тебе вход.
И она протянула мне монетку. С глазастою совою. Тоненькую, будто акации листок.
— Вот тебе твоё. Обол госпожи Атены, — сказала продавщица. — И молот в придачу… — И она дала мне амулет. — Такие здесь сотнями везде, а под землёй особо. Перунцы. На вход и выход, — пояснила дева Ингольд. — Я провожу тебя через Стогну, до ступеней. Подожди минутку, надо взять зонт.
— От дождя?
— От взглядов.
Мы вышли на улицу, она махнула рукой три раза, по-особому складывая пальцы и дождь будто расступился. Я оглянулся — ярко освещённая «Поэзия» кишела покупателями, ну или теми, кто спрятался от дождя. Или ожидал отведать мёду.
Мы шли и шли, дождь и праздник шли рядом, но не с нами, а она рассказывала о бойком месте. Старой дороге, давнем торговище, крепости на холме над ним… Неприступных валах и высоких стенах… И вратах, незыблемых почти две сотни лет… Дракондра выписывала над нами малые и большие круги, время от времени расфыркивая дождь.
— Сейчас будет Перевес, — сказала дева Ингольд. — Ты знаешь, что это — Перевес?
— Но тут же подземный переход по пути… — ответил я. — Там хоть не льёт. Чего по мостам ползать?
В ответ продавщица поэзии лишь вздохнула. Дождь усилился.
Начался Перевес внезапно. Ливень расступился, словно отхлынул, и я увидел подвесной мост. Выглядел он деревянным, шатким — на самом же деле сплетён был весь из корней, но, возможно, из жил, и на чёрных канатах подвешен, прямо к тучам. Словно на струнах. Очень устойчиво.
— А жертву подмостному? — спросил я. — Или у тебя проездной?
— Каждый платит своё за себя, — ответила дева Ингольд ровно. — Так договорились.
— Ага… — несколько настороженно сказал я и глянул с моста вниз, на Корсу, по ней, буравя хляби, разъезжались в разные стороны троллейбусы — двадцатый и двенадцатый… — Отсюда и в кулинарию не зайдёшь. Кто это только выдумал?..
— Прежние. Семеро, то есть, — сказала дева Ингольд. — Теперь прощай. Передай ему… Нет… Нет, всё же скажи,
Она посмотрела на красный шарик, потёрла им ухо… и пропала.
Несколько мгновений над мостом и шумной улицей под ним парил зонт, затем дождь одолел его — и парасолик растаял, пусть и не скоро.
— Мост опасен, — сказала дракон и извела дыханием нечто, похожее на скорпиона с крылышками.
— Такое место… — ответил я. — Тут я вам личину и обеспечу, безобманную.
Пришлось колоть палец и волховать. Говорить формулу и повторять, и вновь. Кланяться ветру Димитру, ветру Курилу и ветру Не-чаю… Ответом были всхлипы, корчи, на мосту явился дым… И прилетело всякое: стеклянные птички, красная змейка, нетопыри бессчётно и липовое золото из сада у дворца.
Скворогусь оказался ясноглазым юношей в шерстяной хламиде, войлочной шляпе и с дудочкой, двойной.
— О! — обрадовался я. — Так ты Авлет! Это угодно богам. Радуйся.
Жук Брондзаже явился нам одетым странно. В смоляные одежды…
— Ты что, мортус[152]? — опасливо поинтересовался я.
— Я вестник! — оскорблённо заметил Жук. — И чума была, да… Так когда её не было! Сам ты, Майстер, знаешь!
— Не скажу… — ответил я посередине Перевеса. И тут колокольный звон поглотил меня.
… Здесь время шло иначе. Ангел мой, серпокрылый страж, меня не встретил. Лишь волновались течения меж серыми опорами, и гуси — серые странники за реку, зоркие тени печали, — плакали о забытых снах…
— … А потом закрыть глаза, так лучше видно… — сказали рядом.
Я поморгал. Вихрастый, высокий, нескладный Брондза рассказывал что-то Авлету, дождь осторожно смывал с бывшего пряника-жука следы сажи.
— Хорошая идея, — сказал я. — Закрывайте глаза. А ты играй, — попросил я Авлета. — Что-то радостное, будто со священной лестницы. Тут ведь всё так: вот-вот, и Пропилеи — ну как войдёшь без всехвалений.
И Авлет заиграл. Флейта его радовалась.
С закрытыми глазами я увидел город на холме — из труб его многочисленных, курились дымки, на стенах перекликалась стража, стучали мостовые под ногами пришлого люда и местных, и тонко звучали колокола, где-то наверху при церквах — видимо, били к вечерне. Я отвернулся — на то же место в другое время.
Впереди был крутой холм, на нём время от времени являлся лес, дальше застава с валом, башней и частоколом, дальше скопление шаров — больших, малых и огромная белая юрта над ними, дальше сад и наконец-то наш дворец…
А Авлет играл, и песня его помогала идти и видеть.
Тут навстречу нам вы хватились три девицы, очень даже чернавки растрёпанного вида.
— Непевный, — сказали они единым голосом. — А ты хам! Проходишь мимо девушек и не здоровкаешься!
— А я вам здравствовать и не желаю, — буркнул я. — Полынь.