Дни яблок
Шрифт:
— Да ну! Можно и босиком! — радостно сказала рядом идущая барышня в голубой блузе, будущая тётя Алиса.
— И все ноги в занозах, — возразила третья. Вылитая Флора Дмитриевна… только моложе… Без очков и сердитой морщинки на переносице.
— Это легко исправить, — внезапно вмешался я и заступил путь. — Дайте мне, и всё сделаю. Момент.
— А ты сумеешь? — спросила девушка в вышитой блузе, изучая меня пристально.
— Буду стараться, — ответил я. — И всё получится.
— Интересно глянуть будет, — сказала молодая Флора.
— Я так странно вижу его,
— С шестого этажа, — глубокомысленно заметил я, починяя обувь. — Кую-кую чобiток… — сказал я. Легонько постучал молоточком по каблуку, и туфель сделался целым, даже лучше, чем был. Я починил. Поправил. Видимо, промысел. И место, и время такое. А говорили — дар не подарок.
— Вот, как новые. А это — на счастье, — сказал я и отдал маме обол с едва различимой совой. — Это с тёплого моря, если что. Нашли когда-то… Приносит удачу. Козни развеивает.
— А себе? — спросила Флора. И в голосе ее послышались предостерегающие нотки. — Себе счастье оставил? Или всё раздал?
— Так нечестно, — заметила моя будущая мама.
— А! — вдруг ярко улыбнулась самая младшая тётя Алиса — У меня же есть… — Она порылась в сумочке, больше похожей на гигантский кошелёк, и со словами: «Ну где же оно! Ведь угостили… Боже мой… Ага!» достала оттуда пряник. Очень неплохо сделанный. По форме вылитый ключ…
— Вот, — сказала молоденькая тетя Алиса. — Вот! Бери! Угощайся. Соседка напекла!
— Да, но…
— И никаких но, — сказала сестра средняя, моя мама. — Это в знак благодарности. А стрижка необычная действительно у тебя… Мальчик без мамы, называется.
— Монетку сохраните, — ответил я ей. — Гарантная удача. И не весит ничего.
— Положи под пятку, — фыркнула Флора, в этом времени смешливая. — Сдашь всё, что хочешь.
— Ну, хорошо, — ответила мама. — Так и сделаю… Спасибо вам. юноша, ещё раз.
Я кивнул. Дверь в зал, боковая, маленькая, распахнулась, вылетел оттуда невысокий, кудрявый парень и прокричал:
— Гедиминова есть?
— Гедеонова, — откликнулась мама.
— Всё равно! — провопил парень. — Быстро в зал! Пятиминутная готовность. Есть аккомпанемент?
— Ищем, — ответила мама.
Парень смылся, топоча. А Флоре мама заметила:
— Придётся петь акапельно, с Алиской и гитарой.
— Если гитара, то не акапельно, — возразила тётя Алиса. И взяла аккорд…
— Будешь отбивать ритм, — сказала ей мама. — Вот тебе эти… эти штуки… маскараксы…
— Маракасы!
— Я так и сказала!
— А в чём дело? Не пойму никак? — поинтересовалась Флора. — Введите в курс…
— Скульский погнался за длинным рублём в Пищевик. Сманил с собою Беха и Пинсона, представь. Без музыки осталась, короче говоря, — ответила будущая моя мама.
— Не по-товарищески! — прокомментировала Флора Дмитриевна, ещё вся тоненькая и светленькая.
Тут кудрявый парень начал выкрикивать в микрофон:
Три девицы упорхнули на сцену.
Зеркало дрогнуло… И до меня донёсся звон знакомый, колокол бил набатом, пел тревогу и взывал… как и положено колоколам на башнях. Авлет встрепенулся. Заставил флейту петь негромко, ласково. Как будто выкликая.
В дальнем конце коридора, словно ветерок на лугу, возник шёпот, потом восклицания, смех, небольшая сутолока, а потом я услыхал музыку — кто-то на аккордеоне играл «Коимбру», очень даже неплохо, и я увидел, как по коридору идёт аккомпаниатор. Одетый карнавально, студенческий же праздник — под мексиканца, это было модно. Я узнал его… Я видел его и раньше, на фотографиях. Молодой человек с аккордеоном прошёл рядом со мной — мгновение мы отражались в одном зеркале… И да — я узнал его: выше среднего роста, тёмные волосы с еле заметной рыжинкой, длинноносый, смешливый. В этот раз в маске…
Я сделал шаг вперёд, второй… Хотел сказать: «Эй! Постой. Ты не знаешь меня, а я тебя знаю»… Или: «Я в твоём плаще. Уже. Вот…»
Кто-то распахнул дверь в зал… Свет хлынул золотым потоком, бликами и вспышками, у меня заныла спина и потемнело в глазах… Отчётливо прогромыхал колокол, заставив дрожать зеркало позади меня… Я пошёл против чьей-то воли… Видимо, так и не иначе.
В зале музыку встретили радостно — аплодисментами. Я постоял ещё совсем немного… Мама пела на сцене «Коимбру» — как в фильме, наверное, по-испански… А папа мой, молодой совсем папа, играл на аккордеоне. Слышны были и маракасы. Тётушка старалась. Публика смеялась, хлопала, кричала «бис». Искрилась восторгами… Папа заиграл: «Целуй меня крепче»…
И колокол настойчиво звал.
Время моё здесь заканчивалось, истекало живым светом. Пора было искать выход. Дверь и ключ…
А он лежал на подоконнике — немаленький, нелепый, и я обрадовался, но потом поморгал и присмотрелся — это был пряник, оставленный тётей Алисой. И я взял его — все же прошлое подарение.
… Гончие архангела Гавриила — светлой масти собаки, весело лающие навстречу утру. В пику дьяволовым чертовым отродьям, архангеловы псы защищают путников от нечисти. Золотые, остроухие, гибкие — что ветер по ковылю летящие по холмам на фоне грозового горизонта. Эта сияющая свора всегда на страже жизни. Говорят, что их остерегает Охота. Нужно научиться свистеть в ключик особым образом, чтобы гончих подозвать, когда беда подступит, а ключик должен не иметь замка.
Я осторожно дунул в ключ, призывая золотую стаю…
Повеяло тёплым ветром, раздался треск, топот — и, не иначе как с потолка, мне почти под ноги свалился очень выросший и окрепший Крыштоф. Без павлина.
— Вот что значит сон! — радостно заметил ему я. — Ты расцвёл! Почти что вырос!
— Собачье мясо! — ответил Ёж. И побежал.
— Свинюка ты, — заметил Ежу я. — Пробегаешь мимо — и ни здрасьте, ни… Вот верну назад лапки тебе, посмотрю, как гасать станешь.
— Оглянись! — прокричал цокающий подковцами на каблуках Крыштоф.