Дни яблок
Шрифт:
— Мыть его противно, — ответил я. — Но перед выпечкой надо смазывать, а то пристанет.
— Во второй слой, — сказала Эмма, — идёт тоже больше чем полкило творога, желтки, четыре штуки. А сахар по вкусу. И ваниль.
— Она невкусная, — заметил я.
— Ты бы снял ботинки, — отбилась Эмма. — Они пыльные. И тебе в них жарко.
— Да… — ответил я. — Правда ваша.
Но не послушался.
— Всё это хорошо растереть вилкой и нанести на тесто… ровным слоем, — продолжала Гамелина-старшая всё тем же приятным голосом. — И третий слой.
— Ну и всё будет кислое, — заметил я. — Хотя красивое.
— Присыпь сахаром… Если совсем зубы сводит. И в нагретую духовку на полчаса. И можно приступать к четвёртому слою… Он на виду — значит самый важный. Остались восемь белков, ты помнишь?
— А как же. Пока печем — они в холодильнике, — ответил я — Мерзнут.
— Их надо достать, — кивнула Эмма. — И взбить. Стакан сахарной пудры всыпать.
Будет густая пена, чтобы не стекала с ложки, — сказал я.
— Вытащить пирог из духовки, выложить слоем взбитые белки, а потом назад его — выпекать, чтобы белки стали чуть кремового цвета, но не пересушить. Пирог готов, если на нем, остывшем, на белках проступают такие капельки…
— Похожие на янтарь, — ответил я.
— Значит, удался, — подытожила Эмма.
— Давайте я вам погадаю, тётя Эмма. — предложил я. — Вы мне рецепт открыли наконец-то. Весь. Столько нюансов… Янтарные капельки и всё такое…
— Что же, — ответила Эмма. — Попробуй, почему нет. Я, правда, в гадания не верю. Мне как-то гадали… И все чепуха. Давно дело было.
— Давайте левую руку, — сказал я. И вытащил из кармана пряслице.
Она протянула мне руку, улыбнулась.
— Нужно провести по ладони золотым крест-накрест. — зачирикал я. — У меня, конечно, золотого нет, — и я сделал крошечную паузу. — Проведу чем найду уже…
И начертил пряслицем крест, прямо у неё на ладони… Ведь так было положено ещё до меня.
… Я успел увидеть тьму беспросветную и чёрный холод. Затем дождик, дым и дюны, потом кривые сосенки на скудной почве. И босоногую белобрысую девочку в чёрных лохмотьях, на песчаной дороге. Странного вида… Надо всем граяла туча воронья…
— Не ходи мимо, возьми камушек, — почти пропела девочка и протянула кулачок в мою сторону. — Смотри-смотри ясно… — сказала она и разжала кулак.
На высохшей, тёмной, разлапистой, словно коряга, ладони лежал янтарик, крупный…
— Нет, — сказал я, — не возьму, смотреть не стану, как пользоваться им — не знаю.
— Я научу, — легко пропела девочка. — Смотри-смотри ясно…
— Не проси, не жди, не стану, — бойко ответил я.
— Зря ты так… — с заметным сожалением сказала девочка и протянула ко мне вторую руку — длинную, сухую, морщинистую, почти чёрную — коряга-корягой.
Я ощутил, что ветер близко, сильный ветер — он явился из-за дюн и подталкивал меня. Сверху посыпались на меня вороньи
— Я научу… — с нажимом повторила девочка. — Тебя… Ценить неоценимое.
— Ты про рыбий мех? — переспросил я, и показалось мне, что корявые сосенки придвигаются всё ближе.
— Я о времени… — гулко сказала она.
— Смотрю, — прокашлял я, — ты почти потеряла лицо!
И действительно — лицо её под молодыми, светлыми, лёгкими прядями, темнело, вытягивалось, затем пошло морщинами словно рябью…
— Предсказываю тебе гибель, — прошамкала совсем согбенная светлокосая девочка.
— То же самое обещаю тебе, — от всего сердца пожелал я, — хочу, прошу и требую!
Она улыбнулась, щуря бельмастые глаза, дунула… изо рта босоножки выпал зуб, затем второй…
Я набрал полные пригоршни песка и швырнул в этот сгусток старости и злости. И опять, и вновь… Она плевала пылью, кашляла гулко, кряхтела… Но двигалась, а ветер… Ветер не давал уйти мне. Тут в белом и чистом песке на дороге нащупал я что-то маленькое, незатейливое и знакомое.
Игрушку моего детства. Потерянную и найденную — сверкалочку! Нечаянная радость! Я поднял полузанесённую бурей забавку, отряхнул песок с неё и дёрнул сверкалочку за хвост — прямо перед носом у озверевшего создания.
Случились искры, огни и вспышка… Ветер иссяк, словно свечку задули. Старая девочка взвизгнула, закрыла глаза лапищами и выронила янтарик. Я отфутболил его далеко в дюны.
Странное создание топнуло ногой… И взмахнула руками…
— Кристус винцит! — крикнул я.
Обычные вещи я вижу хорошо. А к необычным привык и замечаю их по мере явления. Где-то за дюнами под тихим небом, светло и чисто звенел колокол…
Я выкарабкался из песка и побежал с дюны вниз не вересковую пустошь, к морю… И споткнулся — на правую ногу, к встрече.
Пришлось упасть. На каменные плиты. Где-то в ином небе вели вечную перекличку неумолчные гуси.
— Почти нет слов, — сказал мне Ангел гневно, — чтоб оправдать твои поступки! Слава о тебе со всех сторон, и большей частью — скверная. Что скажешь в оправдание?
— Кристус винцит, — пробормотал я. — Кристус регнат! Кристус! Кристус императ!
— Ну разве что… — смилостивился Ангел и пырнул тяжёлой бронзою копья почти неразличимые мороки у ног моих. — Теперь ступай судьбе навстречу…
— Можно я останусь здесь? — спросил я и встал. — Та судьба не для меня.
— Раньше надо было думать, — ответил Ангел, и неумолчный поток под нами сотряс устои моста… Плиты его, серые и влажные, дрогнули, будто хребет допотопного чудища, я почти поскользнулся и…
— Странное гадание, — бонтонно заметила Эмма, спрятав руки в карманы свитера. — Чем же тебе заплатить за магию? Может, как положено — едой?
— Можно, — ответил я. — Возьму ещё кусочек. И кофе буду, да…