Дни яблок
Шрифт:
— Примерно половина девятого, — сказал я. — Но не уверен… Такое время тут, неверное.
— Нет! — торжественно и взволнованно сказал Месяц. — Да! То есть не совсем! А что взять, если ключа не будет?
— Соберите бутылки… — мрачно ответил я. — Чтобы и дальше воду варить. Из меня…
Месяц похлопал синими глазищами беспомощно — и мне стало жаль его.
— Ты говорил о фонтане? Так возьми живую воду в бутылку, а сестра пусть берёт мёртвую, или наоборот, но без воды не возвращайтесь! А то я всё расскажу маме.
Месяц заметно обрадовался, развернулся
— Может, и спасутся. Хоть с этой стороны, — сказал я через стекло сове Стиксе. — Ведь совсем дети, ну правда…
Та покивала, потом моргнула — раз, другой. Покашляла, поводила лапкой…
Ветер дул всё сильнее, и у меня заныла спина.
— Мы все случайно здесь, — размеренно произнесла сова. — В твоей игре, действительно. В конце вернёмся… Не волнуйся.
— Легко тебе говорить: «Не волнуйся»… — буркнул я. — Ты-то с нужной стороны.
— Как сказать, — ответила сова. — Действуй, не тяни… Вечно ты…
Пришлось колоть палец. Искать подарок, указывать путь…
Я начертил дверь — прямо на зеркале со своей стороны.
Зеркало пыхнуло синим, запахло яблоками и дымом, сова с той, обычной, стороны вскрикнула и упорхнула. И стекло исторгло меня… Прямо на пол, почему-то из стены, почему-то в мамину комнату — туда, где утром я оцарапался о гвоздь… Выбросило, словно волной. До сбитого дыхания и кашля. Волшба даром не прошла, дверь проступила и с нашей стороны. Давешняя — пряничная. Как во время вечеринки, дня рождения то есть. Что и резонно. Подобное всегда вызывает к жизни пару себе. Чтобы наиграться.
Ветер, оказавшийся вместе со мной в комнате, вдруг ожил и ухватил меня крепко. К дверке потянул. Задумал выдуть вон. Однако, кроме меня, не двигался ни один предмет. Пряничная дверь, распахнутая, словно зев, ждала только одного, казалось…
Из коридора прибежали сначала кошка, потом сова — кошка тут же взвыла и укрылась надёжно — под диваном.
— Ты похожа на гарпию, — радостно сказал я. — Только корявую!
Совы Стиксы коснулась магия зеркала, по всей видимости. Или кровь — моя, ей отданная, как сотворенной, но нерожденной, откликнулась на слово… Или стояла слишком близко, к хищницу, например… Она заметно подросла, стала больше походить на сову, однако на очень странную — будто к птичьему телу приставили кошачью голову — с синими глазами.
— Я… я… — продолжила Сова, отчаянно борясь со сквозняком — иду с тобой… Майстер. Ведь так боюсь за тебя… Очень ты ведомый мальчик.
Я хотел ответить полупряничному созданию всё и даже сверх того, но вихрь увлёк. Мы заскользили по внезапно наклонному полу, прямо в маленькую пряничную дверь. Она росла на глазах и спустя минуту поглотила нас и окружила тёплой тьмой. Темнота пахла приятно — цедрой и ванилью… Бессмысленно противиться подобному, ведь вкусно.
XXVIII
Я только память их, могильный камень, сад.
…
… Ветер не успокаивался и утянул нас из квартиры прочь — не оставляя прав и времени на пререкания и увёртки. Мы пролетели, кувыркаясь словно в потоке воды, не очень далеко и…
Мы, я и сова Стикса — полупряничная птица, проделав неизвестный путь сквозь явный морок, оказались тремя этажами ниже, чуть наискосок — прямо на гамелинской кухне. На полу. Очень чистом, тёмно-вишнёвого цвета.
Напротив меня и выше — у плиты, спиной к нам стояла Эмма. В чём-то сером, словно сплетенном из макраме, Гамелина самая старшая. Стояла и совершенно даже не дрогнула, словно привыкла, что из ниоткуда, ветру вслед, валятся к ним подростки и совы.
«Главное — не натворить тут чары, они учуют, огорчатся…» — вдруг спохватился я. Словно вспомнил давнее. Запоздало опасливо…
— Здрасьте, тётя Эмма, — сказал я и встал на ноги. Произошла несколько неловкая пауза. Я поправил половичок. — А как у вас в квартиру проходит газ? — спросил я. — Шёл… к вам и трубу не заметил — даже странно.
— Вечер добрый, Саша, — сказала Эмма и что-то закрыла — ёмкое. Будто сундук. Захлопнула это со скрипом и стуком. Ветер перестал. Эмма повернулась к нам. Удивлённой она не выглядела, скорее безразличной, и оказалась вовсе не в макраме, а в юбке и свитере.
— У нас труба с улицы, — сказала она. — Сквозь внешнюю стену. Жёлтая.
— Ага… — сказал я. А сова Стикса кашлянула.
— Заканчиваю на стол накрывать, — вела дальше невозмутимая Эмма, — будешь с нами кофе? Или ты без настроения?
— Да как-то с пустыми руками, — заоправдывался я. — Хотя вот! — И я посадил Стиксу на спинку стула. — У меня есть говорящая сова! Пряник к кофе!
— А у меня пепельница-ёжик, — подержала идею Эмма. — С кого начнём?
— О чём говорить с пепельницами, — ответил я. — Там один дым в голове. Вот сова — совсем другое дело, — сказал я. — Сплошной слух! А иногда как скажет!..
— Наверное, — ровным тоном заметила Эмма, — сними плащ. Будет гораздо удобнее. Можешь руки вымыть…
Я всё так и сделал. Вымыл руки земляничным мылом. Не все чары оттёрлись, правда, но многие…
— Угощайся, Саша, — радушно сказала Эмма. — И не выдумывай.
— Как пойдёт, но постараюсь, — ответил я и взял кусок пирога. — Кислинка! — обрадовался я, откусив изрядно и упиваясь кофеем. — Люблю, когда сладость с кислинкой.
— Ну, — заметила Эмма и улыбнулась как-то прохладно. — Видишь, я тоже постаралась. Есть время послушать твою сову.