Дни яблок
Шрифт:
— Это ты так считаешь, — сказала Аня ровным тоном и отхлебнула чаю. — Всё, что нужно, я заметила. Теперь мне надо застирать свитер, а то его моль проест.
— Ну, где ванная, ты знаешь, — прошипел я, — только чтобы тихо!
— Я в ванной не пою, — улыбнулась в сумраке Аня.
Говорят, они плохо видят, но чуют очень хорошо. Скребутся под окнами, плачут у дверей. Хотят войти всегда. Извне. Снаружи, где холодно, в нежизни.
Нам лучше не слушать, лучше
Им — свечи на могильных холмиках, тыквы на крыльце, мотки шерсти на подоконниках, красные яблоки в воде, орехи в очаге… Забавки.
Я прогулялся по коридору. Дверь в пустую Ингину комнату была приоткрыта, на сестриной тахте разлеглась Бася, подозрительно глядящая на колышущийся тюль.
Я прислушался — перестала шуметь вода в ванной. Аня застирала пятна от варенья. Я вернулся в кухню, плотно прикрыв по пути дверь к маме.
Аня старательно отжимала свитер, обернув его полотенцем. Я взялся задругой конец жгута и повернул его слева направо.
Свет отсутствовал по-прежнему, тусклое свечение за окном сменилось плотным, молокоподобным туманом, сквозь который на ощупь пробиралась луна — тёмная, недобрая, отливающая медью, Кровавая Луна октября.
— Теперь мне нужна ровная поверхность, — сказала Гамелина, — и ты мне нужен…
Она выглядела абсолютно беззащитной — босиком, в коротенькой комбинашке со съехавшей бретелькой. Коса заколота на скорую руку…
— А, — сказал я и ткнул пальцем вниз, — тебе не холодно?
— К сожалению, колготки пострадали, — деловито сказала Аня. — Если бы не застирала, пятна бы остались, даже, может, липкие. А за это полагается казнь. Ты всё равно не поймёшь.
— Я дам тебе халат, — проблеял я, ощущая странную волну, поднимающуюся из самого нутра.
— Не нужно, Даник, — ответила Аня и потрогала узел на затылке, рука её явила беззащитную внутреннюю часть, более светлую, будто брюшко мелкого зверька, — мама потом спросит, кто его брал. Будет неудобно.
— Я дам тебе Ингин, — заметил я значительно охрипшим голосом.
— Тем более, — мягко сказала Аня, — она такая собственница.
— Ну, тогда возьми рубашку мою, — сказал я, — у нас сквозняки, ты замёрзнешь.
— Не думаю, — пробормотала Аня, развернувшая свой отсыревший самовяз, — что до этого дойдёт. Сейчас мне понадобишься ты, Даник, идем в комнату, там удобный стол.
И мы отправились в «закаморок». Среди тишины и полумрака вдруг мигнул проблеск света, утвердился, окреп. На улице, внизу, робея перед неумолимым туманом, зажглись фонари, в кухне ожил холодильник.
— Дали свет, — сказал я, не в силах выдерживать тишину.
— Да ни к чему нам, не зажигай, — ответила белеющая плечами впереди Аня, — сейчас шторы отдёрну…
Она ткнула мне в руки влажную шерсть и раздвинула занавески.
—
Мы стояли друг против друга и дёргали чёрный свитер за разные края: нитки поскрипывали, Гамелина тяжко дышала, я хихикал.
— Ну и с чего ты тащишься, Даник? — разъярённо спросила Аня. — Что смешного?
Я дёрнул свитер посильнее, и судьба, то есть сила рывка, принесла ко мне Аню.
Гамелина с размаху впечаталась в меня, и я ощутил, что бюстгальтер она сняла тоже. Видимо, перемазала вареньем. Воцарилась тишина, тяжело задышали мы оба.
— Безобразник, — сказала Аня. — Мне нужно разложить его и прижать чем-то тяжёлым. У тебя есть камень точильный или утюг?
— Гантеля… — брякнул я, воскрешая Анькино детсадовское прозвище. На долю секунды она надула губы и зыркнула на меня прозрачными глазами искоса, как в детстве.
— Ну, давай я на него сам лягу… сверху, — миролюбиво предложили.
— Ты слишком ребристый, — мстительно заметила Аня, — боюсь, будут вмятины.
Я осторожно вылез в кухню и ухватил тяжёлый камень, о который совсем недавно точил нож.
В комнате Аня заботливо раскладывала на столе свитер, прижимая его по краям книжками. Камень с заботливо подстеленным листиком отправился на горловину.
«Замок поставила, — подумал я и мысленно устыдился. — Вот ведь чушь… откуда ей знать? Просто камень и листок бумаги».
Тем временем Гамелина закончила манипуляции со свитером и окончательно распяла его на столе. В комнате запахло мокрой шерстью, вербеной и ягодами.
Шторы чуть подрагивали — словно перезревшая красноватым сиянием луна пыталась, разодрав туманы в клочья, просочиться в комнату к нам — свидетельствовать в грехе. Аня подняла руку и выдернула шпильку из закрученных узлом волос, чёрные пряди упали на голые гамелинские плечи. Чтобы закрепить успех, Гамелина несколько раз тряхнула головой и опять зыркнула на меня из-под распущенных волос странно светлыми в темноте глазами.
— Я вот подумала насчёт согреться, — медленно сказала Аня. — А что, если я останусь у тебя?
Я несколько опешил:
— Это как, останешься? Насовсем? — переспросил я, ощущая бешеное сердцебиение и полное, абсолютное отсутствие дара и всяких следов его.
— Ну почему же, — ответила Аня шёпотом, — насовсем. Например, на ночь.
— Что скажет Эмма? — поинтересовался я.
Аня подошла близко, совсем близко — от неё пахло вербеной, вареньем и леденцом.
— Даник, — заявила Гамелина, — я распоряжаюсь собой с десяти лет. Что мне Эмма…