Дни яблок
Шрифт:
На балконе Рома с Кариной умолкли, погасли и сигаретные огоньки… Пришлось открыть к ним дверь.
— Ну, хватит уже здоровье поправлять, — сказал я Ганже, укрывшему Шароян от холода двумя руками сразу. — Идите в тепло. Тут тоже почти что темнота.
— … Друг молодёжи… — отозвался Ганжа.
Карина прошла мимо, не поднимая глаз и искрясь лукавством.
— Практически замёрзла, — сказала она. — Давай глинтвейн сварю? На полутёмную кухню вернулась Лида со свечой в руке.
— Заманалась объяснять, — выпалила она. — Про пробки некоторым. Юрик
— Кастрюля нужна, — деловито заметила Карина, — а потом ещё где-то взять вазу…
— Зачем? — искренне удивилась Линничка. — Вазу? Пить с неё, что ли? Как порося?
— Сама ты, Лидка, порося, — беззлобно ответила Карина. — Худосочное. Этот напиток в вазе подают, в широкой такой…
— Нет, — решительно сказала Лида, — я больше не по вазам… Ты не представляешь, какой Саня на посуду злопамятный, ужас. Я расскажу. Сейчас только, подожди, я поставлю свечку, а то постоянно прилипает к рукам… Вот сюда, под хризантемки. От цветов такая тень, романтично. Сегодня я случайно блюдо уронила, ну, руки с холода, что ты хочешь… Так у него такие реакции были, вот, как будто я на голову ему блюдо это… А на прошлую днюху мы с Волопаской случайно…
— В вазе, я слыхал, подают пунш — отозвался я из угла. Девочки вздрогнули. — А тут глинтвейн, разницу видите? Нет? А она же есть…
— Лучше бы кастрюлю нашёл… Чем запугивать тут, — укорила меня Шароян.
— И лимон, и изюм, а ещё сахар, — пропищала Линник, — и специи всякие. С яблочком.
— Таблетки от жадности дайте, побольше-побольше, — ответил я и полез по кухонным закоулкам. — Есть тут бутылка! — обрадовал гостей я. — «Абу» какое-то, дикой формы. Ещё вот половина «Оксамита», но мама рассердится, это у неё для сердечной мышцы.
— А сочок? — спросила решительная Лида.
— В банке Анькин морс, — ответил я. — А что?
— Давай сюда кастрюлю, — ответила Шароян, — и «Абу» это, посмотрю, какая там форма.
— Я покрошу яблочки, — метнулась Лида, — нож уже вижу.
Карина старательно обвернула себя маминым фартуком.
— Фактически это будет компот, — сказала она и вылила в медную кастрюлю «морс». — Компот с бальзамником. Ничего страшного не случится.
Припыленная бутылка с «Абу» забулькала в шароянских руках, по кухне пронёсся дух полыни, дикой гвоздички, ещё вроде вереском потянуло и дымком сладким — неистовое что-то, короче говоря… Степное. Как вермут «Левада».
— Зачем вы варите одеколон? — Рому почти не было видно, голос его из коридора звучал нарочито низко, и наигрывал Ганжа нечто безыскусное.
— Почему ты так решил? — отозвалась Карина и помешала варево длинной ложкой. — На вкус ничего так…
— Они говорили всю ночь… — спел нам Рома.
— Горчит, — заметила Линник. — Оно, конечно, пахучее — но горькое, ужас.
— Сахарку… —
— И я ожидаю наступления яблочных дней, — нежно проворковал вслед гитаре Ганжа.
— Сахар всё испортит, — авторитетно заметила Линник. — Кидаю яблоки, теперь следи за огнём. Даник, специи дашь?
— Лавровый лист! — бодро сказал я. — Для ясности предсказаний.
— Почему нет, — раздумчиво ответила Шароян.
— Я это прихватила там, в комнате, на всякий случай, — деловито заметила Линник. — Оно на шкафчике стояло. Ну, липкое немножко оказалось. Но я протёрла.
— Считаешь, покатит? А голова? В смысле, у меня от домашнего всякого сплошная боль.
— На месте голова будет, — отрапортовала Лида. — Ну, а что? Хлебать Абу с морсом? Так хоть что-то красненькое, сама посмотри, почти пузырь.
— Ну, — сказала Карина, вооружись длинной ложкой, — почему, собственно, нет? Давай, вливай.
— Даю, — пропыхтела Лида. — Вливаю…
… Ветер. В ноябре ветер на всем белом свете. Я стоял на мосту, и река под ним несла ненасытные воды из сумрака в забытье и дальше Велел ветру явились стрекозы: пара, стайка, рой. Стрекот жестоких крыл сделался сильнее ветра. Колокол начал с низкой ноты. С грома и звона. Жесткокрылые твари дрогнули, осыпались на плиты и брызнули в разные стороны. Ветер воспрянул, но Ангел молчал…
— Что это за гниль? — спросила Лидка. — Нет, ну что это? Оно солома? Ай!
Раздался шорох и множественный дробный стук, будто просыпалась на пол крупа.
— Горох, — обозначилась из полутьмы Карина. — Вся кухня в горохе. Откуда вдруг?
— Я, — сказала озарённая свечой Линник, — свет взяла и подошла, а он, Даник, мычит! Переляк, капец! Подумала, может, приступ или он просто палец прибил. Смотрю, а он и глаза уже закатил и…
— Лида! — рявкнул я.
— И в руках, — не сдалась Линник. — Смотрю — корзина… Думаю, откуда у него корзина? И главное: чего мычит — может что-то укусило?
— За язык тебя что-то укусило, — отозвался я.
— Ну, я сразу схватила эту корзину, а она… вот, как паутина гнилая… И мокрая. Можешь себе это представить?
— Нет, — ответили я и Карина хором.
— … Я ранен светлой стрелой… — откликнулись из угла Рома и гитара.
— Теперь повсюду горохи, — удовлетворённо подытожила Лида. — Ещё было непонятное: мы вот как вылили это липкое, с бутылька, в общий котёл, так столько пара было из кастрюли — ураган, Бомбей, цунами!.. И свист, и пол дрожал!
Она развернулась ко мне: «Даник, ты в курсе? Шароян аж ложку уронила… представь себе, сквозь пол ложка, тю-тю».
— Кто-то придёт, — буркнул я.
И тут от тёмного порога вскрикнули, неистово. Раздался скрежет когтей — хищник ретировался под кресло, Линник пискнула длинно, что-то опять уронила Карина.
— Ктобля… — донеслось от двери. — Разрешил?
— Фу! — в один голос сказали Лида и Шароян.
— А кроткая девушка в платье из красных шелков… — спел Рома.
Гямелнна выскочила в кухню из коридора фурией и провопила: