До третьей звезды
Шрифт:
На улице оставшиеся менты матерились сквозь слёзы, кричали дурниной в рации. Окрестность наполнилась звуками полицейских сирен, через минуту подъехали две машины. После краткого разговора с потерпевшими коллегами одна рванула прочь, другая осталась у кафе. Водитель стал помогать участникам столкновения промывать глаза, второй патрульный зашёл в кафе.
– Не холодный сок, доча? – Лечинская ласково-заботливо смотрела на студентку.
– Нормальный. Мам, не пей сегодня больше уже, хватит. Пошли домой.
– Сейчас, доченька, сейчас пойдём.
Полицейский
– Здравствуйте, приятного аппетита. Старший сержант Литовченко. Молодёжь тут при вас пошумела?
– При нас, – ответила Лечинская.
– Сюда двое забегали?
– Да, в ту сторону пробежали.
Сержант обратился к девушке:
– Студентка?
Та лениво оторвала губы от соломинки:
– Да. А что, запрещено?
– Студентка она у нас, студентка, – извинительно заторопилась Нина. – В аграрном учится. Мы уходим уже.
– Это правильно, – согласился патрульный. – Будьте здоровы.
Вышел из кафе, направился к нервно похохатывающим товарищам по оружию.
– Спасибо, – поблагодарила Лечинскую девушка. Кивнула на остатки в графине – Нальёте?
– Почему нет? – Нина разлила водку по рюмкам. – Будь здорова, шали поаккуратней.
Выпили. Лечинская положила на меню деньги, махнула официантке. Та кивнула в ответ, вернула мобильник хозяйке, взяла купюры, вопросительно посмотрела на предмет сдачи.
– Не нужно, – подтвердила Нина. – Спасибо, до свидания. Будьте здоровы.
– Будьте здоровы, – привычным с недавних пор вежливым форматом повседневного этикета подтвердила студентка. – Спасибо за телефон и вообще.
– Не за что, приходите ещё. Будьте здоровы.
На улице Лечинская взяла девушку под руку.
– Тебя как зовут-то, «дочь»?
– Фёкла. Можно смеяться, самое время.
Нина рассмеялась вполне естественно. Менты не обратили на них внимания, слушали бубнящую рацию.
Свернули за угол, шли не спеша. В отдалении надрывались полицейские сирены.
– Меня Нина, Нина Яковлевна, – это была лишняя информация, но легенда, озвученная представителю власти, требовала минимальной подтверждающей фактологии. – С худграфа?
– С него, родимого.
– Специальность?
– ДПИ.
– Арнольд Степанович ещё завкафедрой?
– Куда он денется, старый хрыч.
Действительно, куда он денется. Лютиков преподавал декоративно-прикладное искусство на худграфе, казалось, всегда и ещё во времена студенчества Нины слыл большим специалистом по части учащейся молодёжи женского пола. Потом выяснилось, что имелись специалисты и по мужскому полу, но атмосфера на худграфе была свободная, вольная в смысле сексуальных предпочтений. По крайней мере, в преподавательской среде. И по крайней мере, в бытность Нины доцентом.
И Арнольд помог с несколькими крайне нужными сразу после возвращения заказами. Слегка с барского плеча, как у него водится, но не ушёл в отказ, не увильнул от встречи, как многие. А мог бы: в текущем историческом периоде
– Ладно, привет ему.
– От кого?
– От Лечинской.
Это тоже лишняя информация, но Нине была симпатична юная Фёкла, рисовавшая что-то, судя по всему, политически-непотребное возле «Поплавка», из-за чего ребятишкам пришлось пойти на резкий конфликт с ментами. Возможно, привет, переданный студенткой от Лечинской, поможет ей в будущем заслужить лишний балл на курсовой у зануды Лютикова.
– Передам. Могу телефон записать, если хотите.
– У меня нет телефона.
Фёкла метнула быстрый понимающий взгляд. Не дёрнулась в тревожности от знакомства с пораженкой. Прошли те времена, когда печать социального статуса была маркером отлучения.
– Ясно. Ладно, мне на Белинского. Спасибо вам за кафе.
– Шагай, Фёкла. Удачи тебе. Будь здорова.
– И вы.
Девушка свернула на улицу Белинского, шла беззаботной юной походкой под ярким солнцем, искрящимся в распущенных волосах. Так ходили герои старых чёрно-белых фильмов, считавшихся классикой ещё в юности Лечинской, – «Я шагаю по Москве», например. Пусть у нас и не Москва.
Лечинской захотелось побыстрее вернуться домой, чтобы зафиксировать на листе это ощущение сегодняшней тревожной молодости. «Акварель, – решила Нина. – Пусть будет акварель».
Тут как раз подошёл дребезжащий трамвай четвёртого номера, шедший до окраинного Кордного посёлка, где после отбытия исправительного срока сняла занедорого однокомнатную малосемейку Лечинская. В связи с возросшей текучкой свободного населения страны цены на рынке съёмной недвижимости были щадящие, посильные для полноценных и не вполне граждан.
Записка Лечинской на листке из блокнота официантки кафе «Поплавок».
«Привет. Это Н., ты мой почерк ещё помнишь, надеюсь.
Я вернулась. Давно уже вернулась. Не верю, что ты не слышал, и знаю, что ты жив и не на исправлении. Надеялась, что сам захочешь меня найти – это было несложно, но ты не захотел. Я понимаю, почти четыре года прошло. Всё в порядке. Просто вдруг захотелось всего того, что было, извини.
Так вот. Я помню, ты дал мне самое главное – понимание себя. И я тебе за это буду благодарна всегда. Просто хочу, чтобы ты знал.
Попрошу В. бросить записку в твой почтовый ящик. Надеюсь, он не откажет.