Дочь моего друга
Шрифт:
— Хорошо, — Арина делает попытку высвободить свои руки, и я ее отпускаю, — что я могу взять? Или нельзя ничего? Я должна оставить все им?
Им это абстрактным кредиторам.
— Вряд ли твои личные вещи пойдут в счет погашения долга. Так что можешь забрать все, что тебе нужно. Но и лишнего не бери, лучше купим новое.
Она послушно кивает и начинает подниматься по лестнице. Такая покладистость немного пугает, но это в любом случае лучше истерик и слез. Я к ним сейчас просто морально не готов.
Иду за ней. Арина
— Демид, а как же папины вещи? Я не хочу им их оставлять. И его принадлежности из кабинета тоже. И портрет...
— А куда ты их денешь, вещи?
— В церковь отнесу, там приют для неимущих. Куда угодно, только не им...
Растираю лоб, упираюсь руками в пояс. Черт. С таким раскладом мы и за три дня отсюда не уберемся.
— Тогда давай так. Бери что нужно сейчас. Я завтра пришлю людей, они соберут остальное и привезут ко мне домой. А там ты уже разберешься.
— Мы едем к тебе? — она странно удивлена.
Как будто у нее есть еще варианты. Познающая дзен мамаша не в счет, ей плевать на дочь. Будто заново осознаю масштаб трагедии.
Девчонка в полном смысле осталась одна. Глеб был единственным человеком, которому она была нужна. Не знаю, что там с родней, насколько я помню, Покровский не поддерживал никаких родственных связей.
Конечно, останься Арина богатой наследницей, возможно, что в рекордные сроки объявилась бы какая-нибудь безутешная скорбящая тетушка. С целой толпой любящих кузенов и кузин. И возможно Арина бы на эту внезапно вспыхнувшую любовь повелась.
Но в сложившейся ситуации вряд ли кого-то она заинтересует. И к лучшему. Чем скорее об Арине Покровской забудут, тем безопаснее будет для нее.
Снова та же мысль царапает мозг. Чем скорее Арина перестанет быть Покровской, тем лучше.
Тем временем Арина складывает в чемодан вещи, косметику, ноутбук.
— Достаточно. Остальное привезут завтра, — закрываю чемодан, беру Арину за руку. — Пойдем.
Выходим в холл, она выдергивает руку, разворачивается. Оглядывается вокруг, во взгляде сквозит растерянность и безысходность.
— Я его любила, Демид. Этот дом...
Голос дрожит, глаза наливаются слезами. Рывком притягиваю к себе, прижимаюсь к виску губами.
— Не надо, малыш. Поехали, там поплачешь. И запомни, дом это не стены. Дом это люди.
Она всхлипывает мне в шею, цепляется за рубашку. Мы так и выходим из дома, и как только оказываемся за дверью, сразу становится легче дышать.
Не знаю, зачем, но ставлю дом под охрану, усаживаю Арину в ее «Порше», сам сажусь за руль.
— А машину разве я не должна оставить, Демид? — спрашивает она, вытирая ладонями щеки. И мне эта покорная беззащитность вскрывает сердце острым ножом.
Пусть подавятся и забирают все автомобили Глеба, но подарок отца на девятнадцатилетие у его дочери останется. Лично Маркелову завезу деньги за эту машину.
— Не должна, —
Всю дорогу молчим. На пороге дома Арина останавливается и разворачивается ко мне всем телом.
— Демид, выходит, я теперь нищая? — ее нижняя губа дрожит, хотя в целом девочка старается держаться. — Нищая и бездомная?
Притягиваю к себе, обнимаю, кладу подбородок на макушку.
— Нет, малыш. Ты не нищая и не бездомная. У тебя все есть, и дом, и деньги. И... — запинаюсь лишь на секунду, — и семья. Ты дома.
— У тебя?
— Нет. У себя. У нас.
Она отстраняется, уголок губ дергается в слабой попытке улыбнуться, но в улыбку так и не переходит.
Знаю, что это означает. Что это мой дом, а не ее. И она права, никаких «нас» нет. Зато я знаю, что должен сделать, чтобы она перестала так считать.
То, что я пообещал Глебу. Теперь можно сказать, я дал другу предсмертное обещание.
Арина Покровская исчезнет, а вместо нее появится Арина Ольшанская. Кстати, случайно можно заменить одну букву в имени. Так, незначительная ошибка при заполнении документа.
Была Арина, станет Ирина. Ирина Ольшанская.
И другого выхода у нас просто нет.
***
Арина
Уже который день мне кажется, что я живу в каком-то триллере. Прошла сквозь экран и оказалась совсем в другом мире — опасном, враждебном и незнакомом. Здесь со мной происходит всякий треш, который трудно объяснить, он не поддается никакой логике. Но так нужно, чтобы зрителям было интересно смотреть.
Окружающие меня люди тоже отыгрывают свои роли. Кто-то играет лучше, кто-то дико фальшивит. Я тоже играю, и возможно даже играю неплохо.
Единственный настоящий здесь — Демид. Он не играет, он просто делает. Все это время я живу в его доме, он дал мне ключи и сказал, что я могу делать что хочу.
Только как быть, когда ничего не хочется?
Мне звонили девчонки-одногруппницы, предлагали встретиться, пройтись по магазинам, посидеть в кафе. Я отказалась.
Во-первых, у меня нет своих денег. То, что Демид выдал мне карту для расходов, это не значит, что они у меня есть. Я оттуда трачу только на продукты.
Мне не нужна одежда, у меня ее достаточно.
Во-вторых, я не знаю, о чем с ними разговаривать. У них совсем другая жизнь, такая как у меня была раньше. Они живут у себя дома, их родителей не убивали за долги и не отбирали все имущество.
Никогда я не задумывалась над тем, как это — быть нищим и бездомным. Когда нет ничего. Ни дома, ни семьи, ни денег. Теперь это произошло со мной, и мне кажется, что все об этом знают.
Первое время я не могла выйти на улицу. Казалось, окружающие люди сразу все поймут. Будут показывать на меня пальцем и говорить «Смотрите, это она! Это та, которую выгнали на улицу и все отобрали!»