Дочь оружейника

Майер Генрих

– Но что будет с вами?

– За меня не бойся! Мне не угрожает никакая опасность, но тебя, сын мой, я прошу и даже приказываю тебе властью, данной мне твоими родителями: ступай прямо в лагерь Шафлера и откажись от роли убийцы.

– Я не убийца, батюшка, я не убил его, хотя и мог это сделать.

– Однако мысль о мщении и убийстве привела тебя сюда, Франк! Твоя безумная, преступная любовь внушила тебе это мщение, и если бы я не спас тебя, ты бы погиб завтра смертью убийцы. Разве честные люди умирают на виселице?

– Простите

меня, отец мой, я увлекся, не подумал…

– Старый Ральф прощает тебя охотно… только обещай мне быть человеком и забыть свою любовь.

– Клянусь, что Мария будет мне сестрой и что даже мыслью я не оскорблю невесты графа Шафлера.

– Хорошо. Теперь дай мне руку. Мы, может быть, долго не увидимся… Не забудь сигнала. Пойдем к мосту.

Ральф направился к мосту, и часовой, услышав шаги, закричал:

– Кто идет?

Франк остановился.

– Друг и удочка, – отвечал пастух.

– Откуда ты, приятель? – спросил часовой.

– С той стороны.

– Да ты верно переплыл реку – ты весь мокрый.

– Будешь мокрый: моя лодка опрокинулась, задев за ваши проклятые колья.

– А что ты ночью делал на реке?

– Известно что: ловил рыбу, а теперь, когда выкупался, поневоле иду домой.

– Мы не можем тебя пропустить, – сказал другой солдат.

– Отчего же?

– Оттого, что какой-то молодой бездельник хотел убить капитана Черной Шайки и убежал.

– Разве я похож на молодого?

– Это не наше дело. Нам приказано брать всех, кто захочет выйти из селения.

– Меня все знают здесь. Спросите, кого хотите, все назовут вам пастуха Ральфа.

– Тем лучше для тебя. Полно разговаривать и пойдем на ту сторону моста. Мы передадим тебя солдатам Перолио.

Старик начал сопротивляться, воины бросились на него; в это время он ударил посохом по палисадам. Пользуясь суматохой и темнотой Франк пробежал мимо них и через несколько минут был в конце селения. Там он остановился, прислушиваясь, и хотел вернуться, чтобы узнать, не случилось ли что с Ральфом, но не смел ослушаться строгого приказа старика и пошел дальше.

Оставалось пройти одно кладбище, где тоже стояли часовые. Франк осторожно пробирался, прижимаясь к стене, как вдруг луна вышла из-за облаков и осветила всю фигуру беглеца. Часовой окликнул его но, не получив ответа, пустил стрелу, которая попала в ногу Франка, и он упал.

Рана была не опасна, но он не мог бы бежать, но подоспели другие солдаты и отвели его прямо в дом, занимаемый мессиром ван Нивельдом и графом Рюисом.

Хотя было уже заполночь, но благородные фламандцы еще не спали и пировали, вот по какому случаю:

В то время наемные войска получали жалование очень неаккуратно, потому что у начальников партий сундуки были часто пусты. Во избежание восстаний капитаны войск часто продавали и закладывали свои вещи, чтобы выплачивать им часть жалования.

В

это время в Утрехте жил богатый ростовщик Соломон Берлоти, который охотно снабжал деньгами всех нуждающихся, только под верные залоги. Он не разбирал партий, только бы ему давали большие проценты. Перолио был знаком ему давно, еще в Италии и во Франции и, по его совету тот переселился в Нидерланды, где во время междоусобий всего выгоднее было торговать. Ростовщик давал в долг епископу Давиду и бурграфу Монфортскому, и губернатору Голландии, и Перолио, и Салазару, и удочкам и треске, словом всем, кто мог обеспечить долг хоть будущим грабежом.

Ван Нивельду тоже понадобились деньги, и он обратился к Берлоти. После многих переговоров дело было сделано и сам ростовщик принес деньги капитану.

Вот по какой причине ван Нивельд праздновал и угощал Берлоти. Все начальники удочек были приглашены на пир, кроме Перолио, которого ван Рюис не хотел видеть после смерти бедного своего родственника Баренберга.

Праздник был блистательный. Французские вина лились в изобилии. Из Утрехта привезены были цыганки и комедианты, забавлявшие гостей песнями, плясками и представлениями. В то время подобные увеселения были необходимостью каждого пира.

Между цыганками одна молодая девушка отличалась необыкновенной красотой. Она была в коротеньком голубом платье, усеянном золотыми звездочками, не скрывавшем ее прелестных форм. Густые, черные волосы лежали локонами на ее античной шейке и на них надет был венок из васильков. Талия ее была стянута золотым кушаком, богатые браслеты и кольца украшали руки, но ярче камней блистали черные, страстные глаза красавицы Жуаниты.

Когда она пела свои фривольные песни или танцевала, гости не могли удержаться от восторга и громко ей апплодировали.

Особенно старый ростовщик не мог налюбоваться на хорошенькую плясунью, и когда она подошла к столу с подносом, чтобы собрать дань в пользу артистов, он забыл свою обычную скупость и бросил две серебряные монеты.

Ван Рюис смеялся от души над влюбленным и шепнул Жуаните, когда она была возле него:

– Твои глаза свели с ума старого богача.

– Не зевай, Жуанита, – прибавил ван Нивельд. – Начало сделано, старик готов осыпать тебя золотом.

– Благодарю мессиры, – отвечала девушка, – мне не нужно подарков.

– Напрасно гордишься, красотка, – возразил ван Нивельд. – Берлоти может купить всю Голландию и подарить ее тебе, если ты только захочешь.

– Не захочу, – отвечала девушка и пошла подальше.

Старик ростовщик не спускал с нее глаз и когда увидел, что все дворяне кладут на поднос золотые монеты, вынул, вздохнув, золотой флорин и подозвал Жуаниту. Однако он долго не выпускал монету из дрожащих рук, глядя на красавицу и, взяв ее за талию, шепнул ей, касаясь губами ее атласного плеча: