Дочь Роксоланы
Шрифт:
– Новые. Мы всегда ими платим, – тут же ответил Исилай. И ткнул пальцем в один из монетных столбиков.
Старый армянин пожевал губами.
Монеты в этом столбике действительно выглядели новее, чем в соседнем, – стертые, с трудноразличимой чеканкой, изношенные до толщины чешуек. И да, братья сегодня, отправляясь в город, набили кошелек именно такими монетами. Но у Яши вдруг появилось ощущение непоправимой ошибки. Он попытался было дать знак брату, что, мол, пора уносить ноги, но тот, не оборачиваясь, отмахнулся.
– Не
– Почему?
– Потому что. Ты вот, было дело, удивился, что я не посмотрел на клеймо. Ну а к чему мне лишний раз смотреть на то, что сразу заметил. Очень известного… владельца клеймо, очень. И, наверное, только в его… доме могут не знать, что акче теперешнего чекана в три и восемь дюжинных раза менее полновесна, чем старая акче, зато после года хождения по рукам выглядит старее старой. Уж поверьте мне, молодые господа, – старик одним движением пересыпал медяки обратно в мешочек, – я не буду покупать собственность этого владельца. Особенно у его же собственности.
– Мы не собственность, – надменно произнес старший мальчик. – Знаешь ли, ювелир, кто мой отец?
– Нет, молодой господин, – ответил Багдасар без страха и любопытства. – И что же, это он поручил тебе обменять браслет на меджидие или акче?
Меняла встал, показывая, что разговор окончен.
– Благодарю за объяснение, почтенный. – Младший мальчик старался держать в поле зрения и старика, и булыжниколицего (тот не тронулся с места и вообще, кажется, утратил к ним интерес после того, как голоса упали до обычного звучания). – А что до того, кто мы и откуда, так ведь если яхонт упадет в грязь, он все равно не станет стекляшкой, ты согласен? Но в любом случае мы сейчас уходим. Да будет твой день удачен.
Багдасар молча склонил голову.
Это случилось почти сразу на выходе из бедестана.
Орыся (сейчас, когда речь шла уже только о том, как бы поскорее вернуться домой, она больше не думала о себе как о Яши) очень опасалась того момента, когда им придется пересекать тесные, полутемные даже днем, почти безлюдные улочки. Было таких сколько-то между ними и дворцом, и никак не обминешь их за оставшееся время. В пестрой рыночной толкотне ее ничего не пугало. Даже обокрасть теперь вряд ли могут – потому что поздно. Кошелек у сестры уже вытащили, а браслет с запястья так просто не сорвать, да он и скрыт под рукавом.
И вот эта рыночная толкотня вдруг как-то сгустилась вокруг них с Михримах, сгустилась и замерла, перестав быть сама собой. Именно что не протолкнуться. То есть девочки дернулись было, но тут же поняли: бесполезно.
Четверо мужчин стояли вокруг, плотно затиснув их меж собой.
Чья-то рука потянулась зажать рот. Орысе удалось увернуться, и от второй попытки тоже. Но бежать по-прежнему было некуда.
– Орать будешь? – деловито спросил ближайший, самый плечистый из всех. И показал волосяную удавку.
Наверное, все-таки можно было
Остановила Орысю от крика совсем простая мысль: подоспей на помощь стража – как бы им самим худо не пришлось.
– Не буду. Мы вам все сейчас отдадим, – столь же деловито ответила она. – Кушаки у нас, видите, шелковые, сейчас развяжу. А еще есть…
– Отдашь, отдашь. Все отдашь, – как-то невнимательно произнес плечистый. – Не здесь только. Ну-ка, пошли…
Со стороны Михримах (саму ее, заслоненную двумя мордоворотами, не было видно) последовал легкий вскрик и какое-то движение.
– Да тихо ты, ишачья грыжа! – чуть нервно, но вполголоса ругнулся кто-то из четверых: не плечистый, которого Орыся уже определила как старшего. – А то и до невольничьего закутка не доживешь…
«Невольничий закуток»? Это же то место в Сандаловом бедестане, где продают рабынь! Они что, собираются их…
Но что собирались делать похитители, так и осталось не до конца проясненным. Старший вдруг напрягся и, продолжая держать руку на плече Орыси, всем корпусом повернулся в сторону, выпуская ее из поля зрения. Среди остальных тоже произошла какая-то перестановка.
– Ну, ты чего? – протянул плечистый тоном одновременно угрожающим, испуганным и ищущим возможность примирения. – Ну, здесь ведь не ваш участок, правда?
– Почтенный Багдасар сказал, – произнес кто-то невидимый, перекрытый боками и спинами повернувшейся к нему четверки, – что его клиенты покинут рынок невозбранно.
– С какого вдруг перепугу это его клиенты?
– Почтенный Багдасар сказал так.
– Слушай, где двое мед едят, третий пальцы не облизывает, да? Мы к меняльному прилавку не лезем, что тебе-то еще нужно вообще?
– Мне – ничего. А что сказал почтенный Багдасар, ты уже слышал.
Сквозь просвет меж двумя похителями Орыся наконец сумела рассмотреть, с кем они спорят. Это был тот самый булыжниколицый. Голос у него не выразительнее и не мягче физиономии: каменная стена, мощеная улица. Оружия никакого не видно, но правая рука опущена так, словно в ней что-то есть.
И что-то появляется в руке второго мордоворота, не старшего. Короткий нож, который он держит клинком назад, вдоль руки, скрытно.
Михримах – вот она, между этим вторым и его соседом, виден рукав и штанина шальвар.
Сейчас.
Змейкой скользнув под рукой старшего, Орыся освободилась от его хвата. И ударила ногой в подколенный сгиб: не старшему, а второму, мордовороту с ножом, стоящему к ней спиной.
На самом деле вес и рост у нее были маловаты, чтобы провести этот удар чисто и с полной уверенностью в результате. Поэтому она продолжила движение, шагнув в угол прогибающейся ноги, как на лестничную ступеньку, и вкладывая в этот шаг всю тяжесть своего тела, пусть и невеликую. Доку-ага, показывавший ей этот прием, был бы доволен.