Дочь Волдеморта
Шрифт:
Он взял женщину за локоть, и она почувствовала, как взмывает вверх, прочь из этой комнаты, наполненной жаром закипающей крови ребенка. Гостиная Афельбергов растаяла без следа, и на мгновенье воцарился мрак; Гермиона почувствовала медленный кувырок, приземлилась прямо на ноги и опять очутилась в освещенной свечами комнате с камином, около мраморного Омута памяти, в котором клубилось и волновалось ужасающее воспоминание Ады Афельберг — единственное, что сохранилось в ее голове после этой ужасной ночи.
Люциус молча усадил Гермиону на стул и отвернулся к камину, что-то наливая в большой широкий стакан.
—
Гермиона послушно поднесла стакан к губам и, отхлебнув, поморщилась. Но Люциус властно подтолкнул ее руку, заставляя осушить его до дна. И тут же налил еще один.
— Не хочу, — замотала головой женщина.
— Пей, — оборвал ее старший Малфой, и Гермиона, чувствуя подступающие слезы, проглотила и вторую порцию крепкого чистого виски.
— Я больше не хочу, — почти испугалась она, когда он вновь наполнил посудину. Голова пошла кругом.
— Последний раз, — пообещал Люциус, направляя на стакан палочку — жидкость поменяла цвет и запенилась, — еще несколько глотков.
Не задавая вопросов и не споря, чувствуя подступающую дурноту, Гермиона допила содержимое наполненного в третий раз стакана и перед ее глазами запрыгали цветастые круги. Мысли закрутились, потерялись и начали таять, а молодая женщина провалилась в кружащийся дурманный сон…
Глава XVIII: Желтая пресса
Гермиона проснулась на широкой постели четы Малфоев. Был день, за окном громко щебетали птицы. Люциус стоял у окна, спиной к ней. Поморщившись, Гермиона села, с грустной усмешкой поправляя на плечах съехавший ночной пеньюар Нарциссы. Ее снятая заклинанием одежда лежала на тумбочке у кровати.
Впечатления и воспоминания улеглись в голове. Было горько, но больше не хотелось кричать, плакать или биться головой об стены. Только неприятный привкус во рту и тяжелый, грязный камень на сердце.
— Кофе будешь? — не оборачиваясь, спросил старший Малфой.
— Буду, — глухо ответила Гермиона, закрывая лицо руками и с силой надавливая на глаза.
Люциус махнул палочкой в сторону стоящего на туалетном столике кофейного подноса, который женщина сразу не заметила. Над чашкой завился тонкий дымок, и поднос, звякнув блюдцами, подлетел к ней.
Гермиона сняла с него чашку горячего кофе и начала пить крошечными глотками, бессмысленно глядя вперед на темно–синий пододеяльник. Поднос медленно опускался на прикроватную тумбочку, и Гермиона вздрогнула, когда он глухо стукнулся об нее.
— Мерзко, — наконец заметила молодая женщина, ставя опустевшую чашку на место.
— Что поделаешь, — отозвался Люциус Малфой.
— Всё не должно было быть так, — через некоторое время снова прервала молчание Гермиона.
— Потому что тебе так удобно, — кивнул мужчина. Он всё еще смотрел в окно и говорил странным, полным то ли безразличия, то ли, наоборот, сочувствия голосом. Гермиона не отрывала взгляда от складок пододеяльника. — Тебе было бы намного проще, если бы всё действительно было идеально, все в мире — счастливы. Если бы не могло существовать никаких обескураживающих обвинений, не нужно было играть в прятки со своей совестью, если бы никто не мог упрекнуть тебя ни в чем… Так не бывает. И до тех пор, пока будешь
— Не должно быть такой правды, — застонала Гермиона, ныряя в груду подушек. — За что же мы тогда боролись? — со слезами в голосе спросила она.
— За власть. Люди всегда борются только за власть. Остальное — иллюзия.
Гермиона почувствовала, как он опустился на кровать рядом с ней.
— Я не хочу, чтобы так было, — глухо сказала женщина.
— Ничего не поделаешь, — хмыкнул ее собеседник. — Сильный расправляется со слабым тогда, когда это для чего-либо необходимо. Глупо бороться против. Борись за то, чтобы не оказаться в числе слабых.
— Но так долго длиться не может. Всё рухнет. Ни один тоталитарный режим не может существовать вечно, его свергнут!
— Не забывай, кто дирижирует оркестром, — пожал плечами Люциус. — Мы в начале большого пути, как бы пафосно это не звучало. И чтобы что-то построить, нужно сначала расчистить площадку. Разными методами, Кадмина. Где-то хитростью, где-то силой. — Он помолчал. — Где-то жестокостью. Не будешь же ты утверждать, что до прихода к власти твоего отца жестокости не было вовсе? Не копай глубоко — а Азкабан, дементоры? Бесконечная страшная пытка на десятки лет, признанная всеми, законная. Ты берешь одну конкретную ситуацию и всё оцениваешь под ее углом. Да, Беллатриса жестока. У каждого свои причуды. И всем им нужно уметь найти применение.
— Если Maman прозвали Черной Вдовой, если Ада Афельберг сразу поняла, что ее ожидает — значит, это далеко не единичный случай, — глухо отозвалась Гермиона.
— В первый год после революции — да; сейчас такое случается много реже. Но будет всегда. Есть свои законы, Кадмина. Их сложно уловить, ты слишком далека от всего этого. И, поверь, лучше тебе таковой и оставаться. Прими происходящее как данность; необходимость, неприятную тебе.
— Но почему ребенка, ребенка — за что?! — ожесточенно выпалила женщина, выныривая из подушек и устремляя на Люциуса яростный взгляд. — Если этот Винни что-то там набедокурил, нужно было поймать его! И кипятить кровь ему! Но не его дочери! Не верю, что вы не могли найти того, кто вам необходим!
Это «вы» слетело как-то само собой, и Люциус усмехнулся.
— Могли. Но Винни еще нужен Темному Лорду.
— А ребенок и его жена — не нужны? — с едким сарказмом отметила женщина.
— Именно так, Кадмина. C'est la vie [94] .
— Mais c’est terrible ce que tu dis! [95]
— Ceci pos, cela change la question [96] , — хмыкнул Люциус Малфой, глубокомысленно кивая головой.
— Это не повод для шуток! — горько протянула Гермиона.
94
Такова жизнь (франц.).
95
Но ведь то, что ты говоришь, ужасно! (франц.)
96
Раз так, то это меняет дело (франц.).