Догони свое время
Шрифт:
Ребята над Лёней подсмеивались, но интернациональный долг пролетариата блюли, и на участке терпели. Иногда Канышом называли – и всё. Шеллак он поставлял в бригаду по первому требованию.
Лёня Каныш был роста небольшого, но парень крепкий, сбитый, упругий чёрт, как тот окатыш каучуковый от шеллаковой основы. Волос простой, на зачёс – тогда так носили – русский мужик! От Бронштейна у него был, может, один нос, мясистый и всегда мокрый. Поэтому Лёня имел такую обидную кличку. Но, что поделаешь, клички бывают и похуже?
Деньги у Лёни водились всегда, и всегда можно было без лишних хлопот у него одолжиться.
Когда за растрату социалистической собственности посадили Гришанина, нашего начальника участка, то за ним следом загремел и Лёня, как материально ответственное лицо. Вот тогда-то мои пути с Канышом и разошлись: он пошёл в отсидку, а я, правда, с трудом, но поступил в институт.
Когда Лёня Каныш вышел из тюряги, я уже получил образование инженера-механика, а он стал настоящим Леонидом Яковлевичем Бронштейном. И при новом режиме выиграл, конечно, он, а не я.
Леонид Яковлевич Бронштейн сразу обзавёлся связями, и вскоре был назначен управляющим того самого филиала московского банка, в котором я стал служить охранником. Наши дороги опять сошлись, но на разных уровнях, как в курятнике на насестах.
Вот Бронштейн Лёня и философствует: мол, чем меньше кормить собак, тем вернее они служат.
Сижу я теперь в охранной подсобке и слушаю стенания ветра, предвещающего холодную зиму.
Воскресный день – выходной в банке. Лёня Бронштейн, забыв свою простецкую кличку, вино пьёт под балычок, а я у него вроде как на шухере, на атасе стою…
А всё начиналось лучезарно и весело: женщина, в отделе кадров посмотрев на комсомольскую путёвку, со вздохом стала вписывать мою фамилию в новенькую трудовую книжку, где я стал числиться учеником слесаря-монтажника.
– Рано тебе ещё в эту жизнь кунаться, – сказала она, протягивая мне обратно аттестат зрелости, где оценками можно было и похвалиться.
Что она понимала, эта очкастая старушенция, в той трудовой мужской жизни, испытать которую мне так хотелось? Ладони чесались.
Тогда мне казалось, что к ней, мужской жизни, я вполне подготовлен.
У кого их не было, ошибок молодости?!
В большой комнате рабочего общежития меня встретили сразу шесть пар насмешливых глаз.
– Будем прописываться, или как? – сказал чернявый парень примерно моего возраста, в синей трикотажной майке, густо высморкавшись в новенькое свёрнутое солдатским треугольником полотенце.
Аккуратно заправленная кровать, на казённом ворсистом одеяле которого лежало полотенце, говорила о том, что и кровать эта, и полотенце, оказавшееся теперь в руках хамоватого малого, должны принадлежать мне и никому более.
Врезать бы ему по сопатке, да народ не поймёт. Потопчут. Вон они какие!..
Я, притворившись простачком, сказал, что прописался утром ещё, а паспорт – у коменданта общежития, если
Быстрый мышиный взгляд чернявого сразу перекинулся на остальную братию. И тут, в один момент радостно взвизгнули сетки железных коек, и вперемежку с матерками по просторной комнате рассыпался простуженный кашляющий смех:
– Пропиши его, Каныш! Пропиши!
«Каныш» взметнул перед моим носом кулак, раздумывая, куда ударить: в челюсть или в глаз?
В одно мгновение я понял, что разыгрывать деревенского дурачка не стоит, и, вытащив из-за пазухи бутылку водки, с размаху, ухарски, поставил на стол.
– Уух! – выдохнула комната, и все разом засуетились.
– Что же ты, гад, закуски не взял? – примериваясь к бутылке, опустил сухой кулак недавний обидчик.
– Ну, ты даёшь, Каныш! Пить да закусывать – зачем тогда пить? Долго пьянеть не будешь! – сказал здоровенный саженистый парень, поднимаясь с взвизгнувшей койки. Здесь он был, по всему видать, за авторитета. – Разливай на всех! – кинул ставшему сразу услужистым, тому, кто меня только что хотел «прописывать».
Выпили. Кинули в рот по щепотке из бронзовой самодельной пепельницы – смесь соли и жгучего красного перца. «Закуска» такая отшибает напрочь все следы алкоголя во рту. Я тоже оценил совершенные достоинства этой адской смеси.
Кинули в рот ещё по одной щепотке из потемневшего бронзового диска и задумчиво помолчали.
На шесть глоток – и одна бутылка?! Над этим стоило задуматься. Но сколько ни думай, а в голове просторней не станет.
– Ну, разве это прописка? Это только вид на жительство! – подсуетился тот, кого называли Канышом. – Гони ещё бутылку!
Я хотел оставить нетронутой маленькую заначку на будущее и красноречиво вывернул карманы, показывая, что я сегодня «легче пера». Подъёмные мне должны были заплатить только в следующем месяце, а в столовую хочется каждый день.
Сидящий передо мной саженистый парень поскрёб толстым, как лошадиное копыто, ногтём, рыжую щётку подбородка и увалисто направился к двери.
– Ваня, ты куда? – с надеждой в голосе спросили разом несколько голосов.
– Не куда? А зачем? – назидательно поправил Каныш. – Если кудыкать, то путя не будет.
– Куда-зачем… – буркнул под нос «Ваня», – спор выигрывать у маляров! Вот зачем!
Все потянулись за «Ваней», и я повернул вместе с ними.
Маляры жили в соседней комнате. Степенные ребята. Но маляров не оказалось дома. «Степенные ребята» ушли в культпоход, наверное. «Жизель» в строительном клубе идёт. Воронежский театр оперы и балета у нас гастролирует. Разве пропустят «постановку»? Профком билеты бесплатно выдал. Поднимает уровень культуры своих рабочих. По вечерам водку, что ли, пить?.. Спокойные ребята, не то, что монтажники-горлодёры. Тем только кувалдой махать да материться – и на сухую, и когда выпьют…