Догоняя Птицу
Шрифт:
– Нет, не печатаюсь, - буркнул Герцог.
– Да и где, скажите, печататься? Где, я вас спрашиваю? Подходящих серий нет, думающие люди либо давно умерли, либо еще не родились. Есть толстые журналы, но они категорически не стимулируют развитие, а наоборот, губят литературу. Портят писателей, которые начинают писать с тем расчетом, чтобы попасть в толстый журнал. А это довольно-таки узкое прокрустово ложе.
* * *
Вскоре Герцог забыл про Лоту и придвинулся к мрачному типу в банном халате, который явился к ужину позже всех.
Когда суп был готов, все собрание подтянулось к костру, вытащило миски, ухватило ложки и принялось накладывать еду. В один
Все расселись у костра и начали торопливо черпать ложками, вполголоса переговариваясь друг с другом.
– Ты ведь первый раз тут, верно?
– обратилась к Лоте рыжеволосая девушка по имени Рябина.
– Это здорово, что ты к нам пришла.
От ее радушных интонаций Лота даже слегка растерялась.
– Хорошо? Почему?
– Потому что все мы - люди, которые живут под скалой - только на вид разные. А на само деле мы отмечены одной и той же печатью. Нас тщательно отбирали, прежде чем тут поселить.
– Кто отбирал?
– не удержалась Лота.
– Жизнь отбирала, судьба, - тихо проговорила Рябина, пристально глядя Лоте в глаза. Лота заметила, что зрачки у нее крошечные, как маковые зернышки.
– Вечность отбирала. Может быть, ангелы. Или Бог, - добавила Рябина.
Было очевидно, что ей трудно остановиться.
– Ты тоже отмечена этой печатью. Я вижу, - сказала Рябина, и в ее словах слышалась уверенность и почему-то горечь.
– Не веришь? Точно тебе говорю. Тысяча случайностей, которые на самом деле совсем не случайности, и совпадений, которые таковыми не являются, выстроились в сложнейшую цепочку и привели тебя к нам. И отныне тебе придется быть очень внимательной и открытой, запомни это навсегда.
Лота не возражала. Она жадно рассматривала людей и искала свое сходство с ними, стараясь не выдать своего любопытства и при этом то и дело возвращаясь взглядом к Птице, который сидел поодаль. Ей очень хотелось сесть с ним рядом, но она стеснялась. Его круглые очки и темные глаза блестели влекуще и неприступно, отражая пламя костра и словно бы отталкивая назойливый мир, который так и норовил в них отразиться. Улавливая их отсвет, Лота никак не могла сосредоточиться на общей беседе. Чай в кружке остыл, его поверхность подернулась тусклой нефтяной пленкой. Она забыла про чай. Какой-то смазливый синеглазый парень - сидящие у костра называли его Эльфом - тем временем рассказывал про свои приключения. Кажется, это был случай из жизни, который он всегда с готовностью предлагал, если требовалось рассказать анекдот или заполнить паузу. Лота машинально рассматривала его безупречное, рассчитанное на эффект лицо, но включилась уже под конец истории и так и не поняла, с чего она началась. Впрочем, остальные слушатели тоже внимали не слишком жадно.
– ...Забрали, значит, нас в ментовку. А у меня скрипка с собой. Мент даже сперва не понял, что это у меня в футляре, а когда понял - не поверил. Говорит: "А сыграй-ка, брателло, вот это: в переходах играют", - и насвистывает, значит, мотив. Говорю: "Это чардаш". А настоящий чардаш - это, знаете, вещь такая энергичная, заводная. В общем, сыграл я им. Они там чуть плясать не начали! Нет, правда - все дергались. Все! И те, которые сидели, и те, что стояли. И бомжи в обезьяннике. Такое зрелище, просто умора! А я что, мне все равно, кому играть - ментам или не ментам. Или бомжам. Музыка есть музыка. А люди есть люди... Вот. Нас и отпустили.
Красивый Эльф сконфуженно смолк, так и не добившись от публики ожидаемого веселья.
– Да, зашибись история. До чего содержательная, - проворчала Лина, поправляя палочкой угли в костре. Колокольчики на ее запястье мелодично звякнули.
– А по-моему, интересно, - на помощь Эльфу пришла смуглая цыганистая девушка по имени Муха.
– Наверное, про это и так уже все слышали, - надулся
– Вдруг не все, - улыбнулась Муха.
– Не нравится - не слушайте, - Эльф обиделся.
– Может, кто-нибудь расскажет, как нажрался плодов дурмана - и давай трепаться по воображаемому телефону?
– зловредно поинтересовалась Лина и выразительно покосилась на Рябину с Мухой, скисших под ее взглядом.
– Нашла, чего вспомнить, - огрызнулась смуглая Муха.
– Уже целый год прошел.
– Такое разве забудешь?
– Это была ошибка.
– Эй, да ладно вам, - вмешался Эльф.
Все задумались и притихли, что-то вспоминая. Близость Птицы, его внимательный, напряженный взгляд - чуть более внимательный и напряженный, чем требовало обычное сидение у костра с проголодавшейся и уставшей за день компанией - придавали всей ситуации необъяснимую значимость. Лоте казалось, что все остальные тоже должны наблюдать за Птицей, незаметно сверяя свои слова и поведение с его реакциями, или хотя бы учитывать его присутствие. Но кроме Лоты никто не обращал на Птицу внимания. Легкомысленная болтовня, необязательные слова и глуповатые восклицания, которыми обменивались за ужином обитатели лагеря, казались важнее выразительного молчания Птицы. Все слушали очередного рассказчика и смотрели на него или друг на друга, хотя Лоте это казалось притворством.
Она сидела молча. Да и что она могла о себе рассказать? Старые истории плохо сочетались с новой жизнью, приближение которой она предчувствовала. А еще она не знала, нужно ли вообще сообщать кому-то здесь про то, что работает она в больнице и ведет унылую трудовую жизнь младшего медперсонала - бабушка так и говорила - "нянечка", рассуждая о том, что по женской линии их род здорово подкачал - а сюда ее занесло довольно-таки случайным ветром. И не лучше ли попытаться все это как-нибудь обойти и выдать себя за безбашенную и богемную девицу?
* * *
Чай допивали невесело. До стоянки докатился слух, что деревенские написали заявление в милицию, и ночью нагрянет облава. Лота узнала, что Птица собирается в горы и зовет с собой всех желающих. В горах можно пересидеть, а потом вернуться на берег и жить по-старому. С Птицей уходили те, у кого не имелось паспорта или совесть была по какой-либо причине нечиста, и чувствовали они себя от этого неуверенно даже на диком берегу у моря.
(Несколько месяцев спустя Лоте рассказали, что в ту же ночь на лагерь напали, но не милиция, а пьяные и обозленные местные жители. Пещеру спалили вместе с вещами - получился громадный, до небес костер - обитателей лагеря избили, а какого-то тяжело ранили, и он умер в больнице не приходя в сознание. Остальных разбросало по всему Крыму. Они еще долго блуждали в знакомом, но ставшем в один миг враждебным мире, теряя и обретая, разочаровываясь и находя новые источники вдохновения. Ялта, Коктебель, Рыбачье, Лисья бухта стали временным пристанищем Мухи, Русалки, Рябины, Герцога и Лины).
– А не хочешь пойти с нами?
– неожиданно обратился Птица к Лоте.
Он склонил чуть вбок свою чернявую голову и смотрел сверху вниз, будто в самом деле был любопытной птицей. Он стоял так близко, что Лота чувствовала тепло, идущее от его тела: внутри нее это тепло отозвалось горячей волной, которая прошла вниз от груди к животу.
– Помнишь: "Не надо печалиться, все жизнь впереди", - он напел популярный мотив.
– Это "Самоцветы", - отозвалась Лота.
– Точно. Но дело в другом. Ты никогда не задумывалась: что делать, если жизнь позади? По логике выходит, что печалиться нужно? Или тогда уж и петь по-другому: "Не надо печалиться, вся жизнь позади". Смысл-то тот же. В обоих случаях лирический герой находится где угодно, только не в настоящем. В будущем, в прошлом. Этим себя и утешает. Лучше уж петь "вся жизнь посреди". Жить надо прямо сейчас, в настоящем. Так что, собирай рюкзак и вперед.