Договор на одну ночь
Шрифт:
Дядя рубит жестко. Как будто прямо по сердцу. Я захлебываюсь сразу и от обиды за маму с папой. И за боль вопросов о себе.
Я прекрасно понимаю, что для моего дяди выбор стоит именно так: ты либо гречанка и сидишь у него под крылом до замужества. Либо…
– Я пою в Кали Нихта. Всем нравится. Вам нравится. И вы не спрашиваете, гречанка я после этого или…
По вздувшейся и пульсирующей на виске дяди венке видно, что он злится все сильнее и сильнее.
Разжимаю практически до паралича сжавшиеся пальцы и тру их
Хочется сделать паузу в разговоре и выпить хотя бы воды. Но нельзя.
Дядя взмахивает рукой и поворачивается ко мне всем телом. Вернувшись к столу, упирается в него кулаками.
– И речи быть не может, Еленика. Никаких поступлений на певицу, ты меня поняла? Чтобы я больше и не слышал этих глупостей. Одно дело здесь. Под моим присмотром. А другое… – Дядя взмахивает буклетом куда-то в сторону, не скрывая пренебрежения. – Или ты думаешь я допущу, чтобы по поселку только и говорили, что племянница Димитрия Шамли подавалась на шлюху поступать?
Его слова сравнимы с сильным ударом под дых. Из меня резко выходит воздух.
Я увожу взгляд и пытаюсь успокоиться. Но щеки горят. Глаза наполняются слезами. Впервые за… Не знаю, за сколько.
– Или тебя там заждались? Сами пригласили? За талант возьмут? Ты вообще знаешь, как туда поступают, Еленика? Думаешь, голосом их поразишь? Через койку! И учиться потом там будешь через койку! Там таких горластых сотни! Я, конечно, знал, что ты наивная, но не дура ведь, Еленика!
– Из-за того, что я пою у вас, я тоже теперь шлю… – Даже договорить не выходит. Голос обрывается.
Смахиваю слезы и смотрю на дядю.
– А ты как себе думаешь? У меня ни разу не спрашивали, сколько надо дать, чтобы ты приватно спела? – Внезапное откровение выливается на голову ведром помоев. – Я разрешил тебе петь, потому что ты очень просила. Потому что тётушки за тебя просили. Но если бы я знал, что ты возомнишь из себя звезду и решишь… Нет, Лена. Нет. Нет. И нет. И речи быть не может. Ты уже учишься в хорошем университете. Получаешь серьезное образование. Этого достаточно. Ни о каких поступлениях на певицу и не думай. Я тебе запрещаю. Услышала? Спать иди и выброси из головы эти глупости. Фамилии Шамли в этой грязи не будет!
Дядя припечатывает свои слова громким ударом ладони по столу. Дальше назад летит буклет. Я рефлекторно ловлю его и прижимаю к груди. В которой, как будто, зияет дыра.
Глава 15
Лена
Тетушки правы когда говорят, что с меня всё как с гуся вода.
Я пытаюсь так жить, чтобы собственная реальность не доставляла столько боли, сколько может.
Но сегодня «стечь» не получается.
Я выхожу из кабинета дяди абсолютно поверженной. Разбитой. Уничтоженой.
Предвидела, что он будет против, но его слова ранили слишком сильно даже для толстокожей меня.
Оставив брошюру
Ноги сами повели к морю. На дальний-дальний пляж.
Я знаю, что ночью здесь находиться нельзя. Но ужасно, что в мире только тут я могу почувствовать себя безопасно и достаточно от всех далеко. Только тут я могу позволить себе порыдать.
За моей спиной слышен звон бокалов и приборов, гремит музыка, смех и разговоры. Это Кали Нихта закрывается в одиннадцать, а ночные и пляжные клубы с дорогими ресторанами всё еще работают.
Здесь отдыхают достигшие успеха люди. А я… А мне положено остаться официанткой и не позорить дядю своими глупыми мечтами.
"Я всегда знал, что ты наивная, но не дура же!".
Я обнимаю себя руками, позволяя слезам скатываться по щекам, и рыдаю не в подушку, чтобы никто не услышал, а с надрывом безразличному морю.
Мне так обидно за маму с папой! Мне так обидно за себя!
Тело дрожит. Голос завтра будет хриплым. Глаза щиплет. Изображение расплывается. А я больше никогда… Я никогда-никогда больше не буду петь в Кали Нихта.
Даже если дядя преувеличил, я все равно буду чувствовать эти маслянистые взгляды иначе. Более ощутимо. Как собственный приговор.
Он не смог бы запретить мне мечтать, но как же филигранно он окунул мою мечту в дерьмо! Как филигранно меня окунул!
Не в силах справиться с очередным всхлипом, опускаюсь на корточки и закрываю лицо руками.
В груди больно. Шум прибоя ни черта не успокаивает. Ног нежным приливом касается вода.
Я смотрю на нее и понимаю, что мне хочется просто уплыть. Каждое слово забыть.
Смотрю на небо – там звезды. И мама с папой.
О чем вы думали, когда бросали меня, родители? Почему вы пристегнули меня, но не себя? Что это за любовь такая, хранить мне жизнь, но не хранить себя для моей жизни?
Мне больно настолько, что нужно на кого-то злиться. Я выбираю их.
Свою мамочку. Своего папочку. Которые любили бы меня, будь они живы. Которым я показала бы этот буклет и увидела в глазах восторг. Даже если они бы, как дядя, за меня переживали, все равно поддержали бы. Потому что так должно быть. Так, а не…
Слышу громкий свист.
Этот звук с недавних пор ассоциируется у меня с одним конкретным человеком.
Резко встаю и разворачиваюсь.
Вижу мужской силуэт, ловко перемахнувший через закрытую ограду пляжа. Щурюсь, пытаясь рассмотреть его лучше.
Делаю шаг назад, чувствуя нагретую жарким днем воду на щиколотках.
Мужчина в светлой одежде надвигается на меня, а я пытаюсь понять, это Темиров или…
– Девушка, ночью купаться нельзя. – Сначала слышу мягкое обращение. Потом пульс достигает нового пика. Это не Андрей Темиров. Даже не знаю, почему первым я подумала о нем. Это… Староста Петр.