Доктор Голубев
Шрифт:
— Папа! — крикнула Ольга из-за двери. — К тебе. Песков мелкими шажками, шаркая по полу валенками, подбежал к столу, торопливо прикрыл свою работу газетой и лишь тогда сказал:
— Да, войдите. Вошел Голубев.
Голубева поразил вид этого кабинета со множеством запыленных книг на полках, со старинной мебелью, с поблекшими от времени коврами. Ему казалось, что он попал в архив или куда-то в прошлое, известное лишь по книгам и картинам. И этот-старик посредине кабинета, в поношенном халате, в валенках, был похож
Все эти мысли промелькнули в голове его в течение каких-нибудь секунд, а затем Голубев освоился. Перед ним был его начальник, полковник медицинской службы Песков. И это рабочий кабинет начальника. Голубев приехал специально для того, чтобы говорить о спасении жизни тяжелого больного. Песков был удивлен не менее Голубева. Кого-кого, а Голубева увидеть сейчас, в полночь, в своем кабинете он никак не ожидал. «Однако как назойлив юноша», — с раздражением подумал Песков.
— Рад, Леонид Васильевич… гм… весьма, — произнес он, садясь в кресло и указывая Голубеву на старинный, покрытый цветным чехлом диванчик.
Голубев в упор посмотрел на Пескова:
— Прежде всего прошу извинить, за поздний визит. Он вызван необходимостью.
Песков уставился на блестящую пуговицу кителя Голубева и еле заметно кивнул головой.
— Я был в госпитале, Сухачеву опять хуже, — продолжал Голубев сдержанно и ровно. — Появилась одышка, цианоз, боли в области сердца усилились. По моему мнению, необходима операция.
Песков сидел не шевелясь, не проронив ни единого слова. Казалось, ему скучно и неинтересно слушать все это.
«Все я знаю, молодой человек, — рассуждал он про себя, — и не понимаю, зачем вы надоедаете мне».
— Я приехал за советом. — Голубев сделал паузу. — У меня есть план: вскрыть перикард, выпустить гной, ввести пенициллин.
— Гм… Ново… весьма, — хмыкнул Песков.
— Это единственный шанс спасти больного, — спокойно продолжал Голубев. — При перитонитах, например, применяют пенициллин, и он дает хороший результат. Почему бы и нам не попробовать?
«Неужели этот юноша не понимает, что больной все равно умрет, — думал Песков, сдерживая в себе накипающее раздражение. — Зачем же больного лишний раз травмировать? Дайте ему спокойно умереть».
Голубев замолчал, ожидая ответа.
— Что вы в конце концов хотите? Изложите яснее, — сказал Песков.
Голубев внятно повторил:
— Я предлагаю при операции применить пенициллин. Местно, внутрь сердца.
Песков поднялся, прошелся по дорожке от стола к часам. Голубев ждал, не сводя с него глаз.
— Я не могу этого разрешить.
— Но больной, если не сделать такую операцию, умрет.
— Что же прикажете? — Песков развел руками: — К сожалению, медицина — наука не точная, не арифметика… гм… не таблица
Голубев встал, заговорил горячо:
— Но почему вы не хотите попробовать? Я беседовал с полковником Кленовым, он применяет пенициллин при перитонитах…
— Почему, почему? — прервал Песков. — Потому… Если он умрет, так умрет. А если мы вмешаемся… Одним словом, я не могу позволить экспериментировать на живом человеке.
— Товарищ полковник, но это странно… Чего тут бояться?
Песков круто повернулся, и Голубев увидел его глаза — злые, бесцветные глаза.
— Я подумаю, — сказал Песков неожиданно мягко. — Утро вечера мудренее, Леонид Васильевич.
Голубев ожидал сейчас чего угодно — что начальник на него накричит, обругает, выгонит вон — и был внутренне подготовлен к этому, — но только не такого перехода.
— Простите. Но, товарищ полковник… — попробовал он продолжать разговор.
— Утро вечера мудренее… Да-с…
Оставаться после этого было невозможно. Голубев молча поклонился и вышел из кабинета.
Песков некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылся Голубев, и рассуждал вслух:
— Экспериментатор!.. Диагноза правильно поставить не может. Гм… Ему бы только пошуметь, порисоваться…
Неприятная догадка пришла на ум Пескову: «Да-с, безусловно. Этот молодой человек желает завоевать авторитет новатора. Карьеру, так сказать… Ну, нет… Не позволю…» Песков подбежал к телефону, торопливо набрал номер отделения и закричал в трубку:
— Гудимова! Алло! Гудимова, что вы там, спите? Утром перевести больного Сухачева в сто девятую палату, Да-с, к майору Брудакову. Что? Мест нет? Поменять… Что? Очень тяжелый? Вот я и перевожу его к более опытному врачу… Не болтайте.
Он бросил трубку.
12
— Снежок выпал! Снежок выпал! — услышал Голубев звонкий голос Наденьки и проснулся.
Комната была как будто светлее, стены и потолок, точно после ремонта, сияли белизной. Утренняя, зимняя, бодрящая свежесть наполняла комнату. Эта белизна и эта свежесть были знакомы Голубеву с детства. Двадцать два года прожил он в Сибири и хорошо помнит радостное ощущение первого снега, понимает всю важность и значимость этого события для Наденьки.
«Снежок выпал» — это значит, кончилась распутица, сковывающая детей, когда летние игры уже невозможны, — грязь и слякоть не дают развернуться, — а зимние забавы недоступны. И как ждешь этого первого снега! Как по утрам прямо с постели бежишь к окошку, заглядываешь на крыши соседних домов, а с вечера, перед тем как лечь спать, смотришь на небо и гадаешь: «Выпадет — не выпадет?» — и про себя молишь: «Хоть бы выпал!» Как жадно вслушиваешься в разговоры взрослых и ловишь приметы, по которым завтра быть снегу! Как он снится тебе во сне!